Над Черемошем
Шрифт:
— Раненые выживают, — поморщился Бундзяк. — Крестьянство живуче.
— Живуче, — согласился игумен. — Запомни: украинское крестьянство возросло на индивидуально-родовой основе, а кто рвет с этой основой, тот должен быть погребен. Не радуют меня, сын мой, последние события. На моих глазах тают, как воск, крестьянские обычаи наших предков. В этом новом омуте крестьянство перестает быть массой. И теперь неведомо, кто для нас страшнее: Микола Сенчук или Лесь Побережник?
— Лесь Побережник? — Бундзяк поперхнулся от смеха.
— Это
В келью неслышно вошел келарь.
— Оружие из земли уже достали.
— Тщательно засыпьте яму, — приказал игумен.
Михайло Гнатович бережно вынимает из земли градусник, и на него россыпью нанизываются отблески месяца.
— Что? — спрашивают одновременно Сенчук и Макаров.
— Подтверждается начало весны. Беспокоитесь?
— А то нет! Что ни говорите, первая пахота, — тихо ответил Сенчук.
— И я тревожусь. — Чернега подошел к навесу, где поблескивали плуги. — Руки сами тянутся к плугу. Вспоминаю начало своей жизни, тридцатый год. Мне тогда семнадцатый шел, а люди, не ожидая моего совершеннолетия, выбрали бригадиром… Как тогда работалось! И до сих пор не могу забыть те дни, как юность свою. И волнуюсь сейчас, как тогда…
— И я с тех пор, как имею дело с тракторами, каждую весну волнуюсь. И спрашивается: отчего бы? — задумчиво проговорил Макаров. — Перед большим праздником всегда волнуешься, а для нас, трактористов, весна — праздник.
— Верно, товарищ директор! — подошел к нему Павло Гритчук.
— Павлуша, ты чего не спишь? Скоро пахота, первая твоя пахота.
— Потому и не сплю, что первая.
— Ты гляди! — вырвалось у Макарова изумленное восклицание. — Точнехонько так же и я не спал перед своей первой пахотой.
— Выходит, Павло, ты во всем на своего директора похож, и, верно, скоро и сам станешь директором МТС, — усмехнулся Чернега.
— От такой чести, если заслужу, не откажусь, — серьезно ответил юноша.
— Павло, а ты в чем собираешься пахать? В комбинезоне?
— А что?
— Комбинезон, Павло, для буден, а в праздник лучшее надевают.
— Так я побегу домой, — забеспокоился парень. — И всем нашим скажу, что надо как в праздник одеваться.
По улице с песней проходят девушки:
Пашет Семен, пашет, На дорогу— Хорошо, — слушая песню, говорит Михайло Гнатович.
— Пением начинается великое утро.
— Может, и нам вспомнить молодость да запеть?
И они, выходя в поле, навстречу рассвету, стройно затянули песню над росистой дорогой, и в песне той, как и в жизни, люди трудились, любили и надеялись.
Тихо-тихо, как вечерняя вода, уносится ночь, тронутая первыми струйками рассветной прохлады. Месяц уже улегся спать, а спокойная земля все прислушивается и прислушивается с волнением к журавлям, несущим ей на своих крыльях весну и осыпающим серебряным переливом поля, которые еще сегодня люди засеют новыми семенами своих надежд.
Давно пора бы уже идти домой, однако и конюх Юстин Рымарь и бригадир Лесь Побережник все сидят у конюшни, попыхивая трубками; изредка перемолвятся словом и снова молча прислушиваются к властной поступи апреля.
— Отец, Лесь Иванович, вы бы хоть на часок прилегли: скоро уже в поле выходить, — в который уже раз обращается к ним Мирослав Рымарь.
— Это вам, молодым, спать хочется, а в наши годы бессонница забирается в жилы. Да и разве можно сегодня заснуть?
— И верно, нельзя. — Отблеск трубки тускло освещает задумчивый лоб Леся.
— И мне не спится, — вздохнул Мирослав.
— Я тебе посплю! — обиделся Юстин. — Не хватало еще, чтобы на посту в сон клонило! Вот, скажу вам, Лесь, распустилась у нас молодежь! Мало все-таки за них комсомол берется. Ведь повернется же у него язык сказать такое!
С поля доносятся осторожные шаги. Побережник и Рымарь одновременно встают с пихтовой скамьи. У глухой стены мелькнула какая-то тень.
— Кто идет? — кричит Рымарь, спеша на шорох шагов.
— Это я, Юстин Иванович, — отчетливо откликается Галибей.
— А, это вы, Андрий Прокопович, — успокоенно протянул конюх. — Тоже не спится?
— Не спится.
Зоотехник подходит к гуцулам.
— Такая уж пора настала. Что ж вас согнало с теплой постели?
— Пойду, думаю, проверю, что в конюшне делается, — в такое время может и несчастье случиться.
— Ой, и не говорите! — Рымарь трижды сплюнул через плечо. — Не поминайте нечистого…
— А вы разве верите в него? — смеется Галибей.
— Не верю, но и поминать нечисть всякую не желаю, — Юстин снова плюется.
— Надо коням перед пахотой подсыпать еще немного овса.
— Это мы сделали, Андрий Прокопович, — говорит с довольным видом Рымарь. — Сами сделали: каждый конюх принес лучшего овса; я думаю, хорошие обычаи и сейчас пригодятся.
— Это вы напомнили конюхам про обычай?
— Я, а кто же!
— Тогда, вижу, мне делать нечего. Будьте здоровы.
— Счастливого пути!
— А вы так и не думаете идти в село?
— Да, наверно, пойду помаленьку, чтобы жена меньше точила об меня язык, — ответил Лесь.