Над Черемошем
Шрифт:
— Настечка, это он тебя кликнет? — хохочет Василь Букачук.
— Лучше
27
Кныш — круглый хлебец с подвернутыми краями.
И все хохочут, глядя на смущенного лесоруба.
— Выходи, Настечка, плясать, — подлетая к своей любушке, кричит Иван.
— Не пойду! — решительно отказывается та, отстраняясь.
— Ну, выйди!
— Не пойду.
— Ну, пойдем вместе…
— Вот теперь пойду…
— Играйте Катерине Рымарь! Пусть пропляшет от Гринявки до самой столицы, а товарищ агроном пусть догоняет.
— И пропляшу! — Девушка вбежала в круг и, не касаясь земли, закружилась, завертелась, точно весенний шум.
— Сам бы сватал, не будь у меня Настечки! — восторженно вырывается у Ивана Микитея, и он с воинственным кличем снова врывается в пляску.
— Марко Сенчук и Калина Дзвиняч танцуют гуцулку! — объявляет Григорий Нестеренко.
И цветистый гуцульский хоровод с увлечением следит, как кружатся, мелькают детские фигурки, выводя стройный рисунок пляски.
— Как же ты славно пляшешь, доченька! — воскликнул Микола Сенчук, подхватывая на руки девочку.
Калина стыдливо и доверчиво припала к нему.
— Так мне уже можно вас, дядя, отцом звать?
— Зови, доченька, зови!
На глазах Ксении Петровны заблестели счастливые слезы.
— Играйте, музыканты! У дядька Леся еще новые сапоги целы! — не успокаивается Иван Микитей.
— Лесь, будет уж, — дергает Олена мужа за рукав.
— А что я могу сделать, когда ноги сами ходят! Вот видишь, не я — ноги виноваты! — и Лесь пустился в такую чечетку, что и жениным ногам стало завидно.
— Сойду с горки потихоньку И спешить не стану. Пеки, милка, пироги — Вечерком нагряну. — Напеку я пирогов, Были б мак да масло. Я за сито, за корыто, А в печи погасло.— Василина, это не про твои пироги поют? — допытывается у жены Юстин.
— А что ж, и про мои! — отвечает захмелевшая Рымариха, приплясывая и ничуть не сердясь на мужа.
А музыка то скачет-катится, то налетает горным вихрем; кружатся молодые пары, переминаются с ноги на ногу захмелевшие от желания плясать старики.
В опустевшую
— Обманул нас Марьян! Раньше спустился с гор, чтобы не дать дани. — Бундзяк свирепо двинул сапогом в омертвевший очаг, и над ним заклубилась зола, окутав бандитов серым облаком.
— Апчхи! — Качмала растер сажу на лице. — Теперь сидит себе Марьян на колхозном празднике и смеется над нами.
— Еще заплачет он на этом празднике!
Бундзяк вылетел из хижины и с гиком вскочил на оседланную низкорослую лошаденку.
Перед бандитами, каркая, неохотно поднялась стая откормленного воронья.
Шум Черемоша и синих пихт, и над вершинами гор первые созвездия.
— Василько, все как в сказке. Даже не верится, что столько может быть радости у человека, — девушка отстранилась, чтобы лучше разглядеть лицо любимого.
— Это, Мариечка, великая правда, что человеческое счастье растет и растет, как зелень в мае… Любишь?
— Люблю, Василько, — она смутилась и улыбнулась, не сводя с него глаз.
— Чуточку?
— Больше, чем ты меня.
— Больше нельзя, Марийка. Больше не бывает!
— Ты так думаешь?
— Не думаю, а знаю.
— Любимый мой, — и она коснулась пальцем его волос.
— Поют вихры?
— Соловьем поют.
— А заплачут филином!
В один миг на Василя навалились бандиты.
Парень рванулся, стряхивая с себя груз давно не мытых тел. Тяжело упал на землю Палайда, как пьяный пошатнулся Вацеба, а Василь в нечеловеческом напряжении схватил обеими руками за шею насевшего ему на спину Качмалу и, оторвав бандита от себя, перекинул его через свою голову на дорогу. Но тут Бундзяк с размаху опустил на голову парня приклад. Василь качнулся, перед его глазами закружился лес, вздыбилась сырая земля, усыпанная красной пихтовой хвоей.
— Василько! Василь! — девушка бросилась к милому.
Но грязные, жесткие руки отшвырнули ее, и перед нею, кривясь, морщась от боли, стал Качмала.
— Цыц, дрянцо! Твое счастье, что не до тебя сейчас — узнала бы в кустах мою любовь и ласку.
Бандиты подхватили оглушенного Василя и поволокли его к лошадям.
— Василько! — девушка, падая и подымаясь, бежала за милым.
— Отстань, девка! — крикнул Бундзяк, садясь на коня. — С нынешнего вечера о другом ночевщике думай. Ха-ха-ха!
Черные всадники, освещенные мертвенным светом месяца, погнали лошадей. А девушка, падая, вновь подымаясь, побежала за ними, роняя на землю слезы, с болью повторяя единственное слово: «Василько!»
— Голосит, как над покойником, — кусая распухшие губы, процедил Качмала.
— Так пусть лучше над ней голосят! — Бундзяк обернулся и, картинно изогнувшись, выпустил автоматную очередь.
— Василько! — всхлипнула девушка и неловко упала на дорогу.
«Проверить бы, расклевали ей пули жизнь или нет». Но неподалеку проходит Косовский тракт. Бундзяк оборачивается назад, однако тело девушки уже прикрыли тени. «Не встанет — ведь целую очередь всадил».
— Гнат, — обращается он к Палайде, — скачи скорее на тракт, погляди.