Над Черемошем
Шрифт:
— Придет, Ксеня, — и он неловко закрыл рукой глаза.
— Микола, родной… не надо… Пожелаем добра и чистой силы нашим людям, где бы они ни были, где бы они ни мучились, — по-женски ласково и скорбно успокаивает Ксеня Сенчука.
Та же хата, те же убогие стены, те же маленькие окна, сквозь которые пробиваются косые голубые струйки солнечного света. Изменился только красный угол — не глядит из него потемневший лик угодника. Как завесила его Ганна Стецюк поздней осенью, так и стоит он,
Настечка, видя это, лукаво поднимала правую бровь, косилась на брата, тот фыркал и стремглав бежал к двери, чтобы всласть нахохотаться в сенях. Отец в такие минуты гневался на детей, утверждая, что у них в пустых головах ветер гуляет. Ганна покорно соглашалась с мужем, но при этом так смотрела на детей, что тех еще больше разбирал смех.
— Ты что же, Ганна, с ними заодно?! — переносил Стецюк возмущение на жену.
— И-и, скажешь тоже! — удивлялась Ганна. — Ну как я могу быть с ними заодно, когда они такие озорники, такие дерзкие, такие передовики, что ой-ой!..
После такой поддержки Дмитро смягчался и сам уговаривал жену не тревожить сердце — дети у них хоть и непослушные, а все не хуже, чем у людей. Правда, последнее время ссоры и раздоры почти вывелись в семье Стецюков. Великое дело, когда человек начинает верить в то хорошее, что творится вокруг! А вокруг творились необыкновенные дела, и на новую ниву или, скажем, на участок Настечки теперь тянуло, как прежде не тянуло на собственный клочок земли. Дмитро уже не избегал Миколы Сенчука, а часто сам разыскивал его, вступал в беседу и почти всегда заканчивал разговор одинаково:
— Что ж, вижу, можно хозяйствовать в колхозе, только бы осенью не отобрали весь хлеб.
— Про одно спели, да про то же и затянем, — смеялся Сенчук.
— Неужто Настечка и сахар получит за свеклу?
— Неужто вам и сказать поумнее нечего? — в тон отвечал председатель. И слова его, хоть и насмешливые, на некоторое время успокаивали Дмитра.
Вот и сегодня Сенчук сидит в хате у Стецюков. Все по-крестьянски сдержанно перебирают в памяти поля, радуются урожаю, но Дмитра так и подмывает спросить, что же будет после уборки.
— Ну, задавай уже свой вопрос, Дмитро, чтоб он тебя не мучил, — прищурясь, говорит Микола.
Все смеются, а Дмитро вздыхает и не задает свой вопрос. Раз уж над ним смеются, он может и о другом сказать.
— Слышь, Микола, хороший у нас агроном, даром что молодой. Вчера встретился с ним на участке у Настечки. И что, думаешь, он сказал? Уже теперь нива веселит его, уже теперь ясно, что даст самое меньшее по пятьдесят
— Несколько подвод дадим!
— А кукурузу тоже дадите? — вырывается у Дмитра все тот же вопрос, и хату снова оглашает смех.
— Вы не смейтесь! — горячится Дмитро. — У меня тоже голова работает.
— А как же! — лукаво подтверждает Сенчук, но Дмитро не сердится.
— Хоть ты и смеешься, Микола, а все-таки мне спокойнее уже оттого, что ты тут, поблизости, — вдруг заговорил с благодарностью Стецюк. — С тобой я верю в то, что уже делается, а доживу — поверю до конца и в то, что будет.
Эта простая исповедь взволновала Сенчука. Он знал, чего она стоит в устах человека, еще недавно запуганного, искоса страдальческим взглядом озиравшегося по сторонам.
— Тогда, Дмитро, имей терпение, — и Сенчук положил руку на плечо односельчанина. — Во всем ты прав, кроме одного: всю жизнь ты бедствовал…
— Всю жизнь, — грустно кивнул Дмитро.
— А теперь ты ставишь колхозу требование — за один год подняться к зажиточности. А это не всегда так бывает, встречаются трудности….
— Так, стало быть, мы ничего не получим, а ты же говорил… — забеспокоился Дмитро.
— Вот я и говорю про характер таких, как ты: чуть потруднее станет — вы уже и затряслись с перепугу да от недоверия. Никогда не надо терять головы… Осень нас непременно порадует, — больших ошибок мы, кажется, не наделали.
— Ну и я о том же говорил, — с облегчением вздохнул Стецюк. — А про ошибки и слышать не хочу. На что они сдались гуцулам!
— Ну и выметай из своего сердца и ошибки и сомнения, а то тебе эти союзники не только работать — и спать-то не дадут!
— Мало я их выкинул! Весь кулацкий скулеж похоронил, как бешеного пса. Доберусь и до остатков! — горячо заявил гуцул, и никто уже не засмеялся.
На дворе потемнело. С гор налетела стайка туч, они сбились в кучку, сами не зная, что им делать. Помогло солнце — пронзило их толщу лучами, тряхнуло темную кипень, и она пролилась золотым дождем, открыв глубину небес.
— Какие же у нас трудности? — допытывался Стецюк.
— Скотина непородистая у нас.
— Зато свиньи растут, как коровы.
И вот уже будничные заботы перемешиваются с праздничными надеждами, и взор Стецюка тянется не только к осени, а значительно дальше. Нет, в самом деле хорошо, что рядом есть Микола.
Незаметно подкрался вечер, рассевая росы и звезды. Сенчук стал собираться домой.
— Погоди, Микола, выгляну на всякий случай, что делается на дворе.
Дмитро вышел из хаты, внимательно огляделся вокруг и стал спускаться лугом на дорогу.
И тут на него налетели запыхавшиеся бандеровцы.
— Сенчук у тебя?! — спросил Бундзяк, вплотную подойдя к Стецюку. От Бундзяка несло застарелым потом и водочным перегаром.