Надежда Егоровна
Шрифт:
Глаза ее остановились на разбитых Степиных башмаках, на потертом пиджаке с неумело посаженной заплатой на локте.
— Что это, Петухов, мамаша за тобой не смотрит? — тихо заметила Надежда Егоровна.
Степа умолк, упрятал глубже под стол ноги, нахмурился. Он не очень любил эту суховатую, неласковую женщину. Ему было куда приятнее проводить время с Федором Петровичем: тот был неизменно благодушен, гостеприимен, разговорчив, казался отзывчивым и добрым.
— Что, брат, строга у нас хозяйка? — заметил Федор Петрович. — То-то. Ей на зуб лучше не попадайся. —
Стихи Степа читал громко, с завыванием и после каждой строфы умоляюще смотрел на Федора Петровича.
Стихи Варе нравились, казались красивыми: в них говорилось про закат, про осень, первую девичью любовь, разлуку.
И ей было обидно, когда Федор Петрович, не дослушав Степу до конца, потянулся к шкафу, достал какую-то книгу и стоя принялся читать стихи. Глаза его вспыхнули, голос окреп.
Окончив чтение, Федор Петрович опустился на диван, перевел дыхание:
— Вот, братец, как старики-то писали!..
Степа растерянно крутил пуговицу на пиджаке.
— Прямо сказать, не получается у меня… Способности не те.
— Не о том речь… — с досадой остановил его Федор Петрович. — Ты вникай… Слово чувствуй! Года-то твои какие, года-то?! Я в твое время и того не мараковал.
Федор Петрович еще долго говорил о высоком назначении поэта, о силе истинного поэтического слова. Внимание Степы радовало его, говорить было приятно, слова шли легко.
Наконец он утомился, зевнул и стал прощаться со Степой.
Уходя, тот опять пожаловался на Шестерикова.
— Ладно, поговорю в редакции о твоих стихах, — пообещал Федор Петрович и, закрыв за Степой калитку, вернулся в кабинет: — Теперь спать, спать! А знаешь, Петухов — неплохой парень. Сырой, рыхлый, но даровит несомненно. И голос свой чувствуется. Захваливать парня, конечно, не следует…
— Портишь ты его, Федор, — тихо сказала Надежда Егоровна.
— То есть?
— Мальчишка мечется, к делу пристать не может… Жизни не видел, а уж всем недоволен… Кляузы, зависть… Извини меня, его еще за уши драть нужно, а ты ему о высокой поэзии толкуешь.
— За уши?! Что ты, мать моя! — развеселился Федор Петрович. — И не заметим, как из него поэт вымахнет. Еще греметь будет. А что ершист, задирист — не беда. Силу пробует, на ноги встает!.. Это же понимать надо! — Он пристально посмотрел на жену: — Будь ты поласковее со Степой… Не конфузь так… башмаки там худые и прочее… Это же не суть важно.
— Да уж как могу, так и привечаю, — нахмурилась Надежда Егоровна.
Елена Семеновна нагрянула неожиданно. Пухленькая, подвижная, она залпом выложила все новости: в кино идет заграничная картина, в магазин привезли недорогие, но очень симпатичные воротники под котик, в детсаде у нее ребята за лето в среднем прибавили в весе на полтора килограмма. Заметив на кухне Варю, она не удивилась:
— Знаю, знаю… домработница… Федор Петрович говорил!
Сбросив шубку, Елена Семеновна подсела к хозяйке дома,
— Теперь я от тебя не отстану… — И она принялась уговаривать Надежду Егоровну пойти к ней работать в детский сад. Прекрасные, здоровые дети. Очень милые родители. Надежда может взять на себя первую группу или занять место старшей воспитательницы.
«Может, и в самом деле пойти на работу?» — подумала Надежда Егоровна и вспомнила позапрошлый год, когда она поступила работать в школу. Боже, что тогда началось в доме! Никитка спал вместе с отцом до полудня, опаздывал в школу, завтракать они садились в сумерки, писать Федор Петрович совсем перестал.
— С меня своих детей довольно! — засмеялась Надежда Егоровна.
Раздался звонок. Варя вышла в сени и через минуту ввела в кухню Степу Петухова. В руках он держал газетный сверток. Узнав, что Федора Петровича нет дома, Степа сказал, что зайдет попозже, и повернул обратно.
— А с Надеждой Егоровной и поговорить не о чем? Тоже… гость дорогой! — рассердилась Варя.
Она сняла со Степы кепку и потянула из рук газетный сверток. Но Степа крепко держал его. Варя потянула сильнее. Газета разорвалась, и на пол с деревянным стуком посыпались детские игрушки: пегий бычок, ярко раскрашенный автомобильчик, какой-то человечек.
— Надежда Егоровна! — закричала Варя. — Степа-то с чем пришел!
Хозяйка дома и Елена Семеновна вошли в кухню. Сидя на полу, Варя рассматривала игрушечный автомобильчик и отталкивала Степу, которой пытался забрать игрушки:
— Да погоди… дай посмотреть!
В автомобиле сидели лопоухий заяц с умильной мордочкой и желтый утенок. Варя покатила автомобиль по полу. Заяц запищал, уморительно замахал лапами, зашевелил ушами, утенок крякнул и вытянул свою длинную шею, словно хотел выпрыгнуть из машины.
— О бедненькие, перепугались, — от души смеялась Варя.
Женщины с интересом рассматривали игрушки: пегий бычок неторопливо шагал по наклонной дощечке, веселый физкультурник ловко крутился на турнике.
— Это ваша фабрика такие игрушки выпускает? — спросила Елена Семеновна.
— Да нет… — нехотя отозвался Степа. — Это я сам выдумал.
Хозяйка дома с недоумением посмотрела на Степу.
— Понимаете, Надежда Егоровна, — смущенно признался тот, — ухожу с фабрики… с мастером поругался. Вот зашел посоветоваться с Федором Петровичем… И с вами, конечно…
Надежда Егоровна сделала вид, что не заметила заминки.
Степа рассказал, что произошло на фабрике. Ему надоело раскрашивать кукол с глупыми лицами, и он заявил мастеру, что будет делать свои игрушки. Дома Степа смастерил бычка, веселого физкультурника, автомобиль с пассажирами. Мастер мельком посмотрел на Степины поделки и сказал, что их дело маленькое: заказчик требует кукол из папье-маше — и они дают куклы.
«Нашими куклами только детей пугать!» — возразил Степа.
«Гражданин местный поэт, вы не рассуждайте, мажьте, мажьте, вы же норму не выполняете!» — охладил его мастер.