Надежда
Шрифт:
— Не знаю. Я никогда не гуляю без дела, и ни разу не была в компании друзей. Мать не пускает. А работать люблю одна. За себя легче отвечать, потому что в себе уверена, — убежденно ответила я.
— А я люблю что-либо организовывать. Вот раз из сентиментальных побуждений осенила меня ослепительная идея написать стихи о войне. От души. Накатило вдохновение. Целую тетрадь в двадцать четыре листа исписала. С неистощимой выдумкой продумала каждый момент праздника. Было альтруистическое желание ветеранов пригласить, показать наше уважение к ним. Так старалась! Была заинтригована очевидным успехом.
А произошел позорный прокол.
Когда я одна дома — я взрослая. Стираю, убираю, готовлю. А при родителях — другая. «Вынеси мусор», — просит мама. А я: «Ну, мам, не хочу...» А иногда быть взрослой просто не получается. Недавно организовала пикник в логу. Ручеек по колено. Вокруг полянки — деревья. Красота! Лопухами землю выстелила. Костер кирпичиками огородила. Картошку с девчонками печем. Я радуюсь. Размечталась. Пришли ребята, все поели и ушли. Мне было смешно и обидно. Хотела чего-то особенного, романтичного. А все вышло не так. Наверное, меня не поняли. Но все равно осталось что-то приятное. Я что-то значу...
А вот стадион не люблю, — неожиданно взорвалась Альбина. — Бег по кругу, узкую дорожку ненавижу! Один раз соревнование между пятыми классами проводилось. Бегу. Подножка. Толчок в голову. Я в этот момент рывок делала на финишной прямой. Упала на битый асфальт. Чувствую, все по мне бегут. Сначала в «отключке» была. Очнулась — и побежала догонять своих. На финише свалилась в траву. Голова, руки, колени в крови... Лежу плачу от обиды... Никто не помог... В голове горькое непонимание происходящего... Вспоминать не хочется... Даже сейчас...
Голос Альбины дрожал. Вдруг она возбужденно заговорила.
— Что я тебе расскажу!! Как-то на уроке литературы мы играли отрывок из «Войны и мира» Толстого. Антон — Болконский, я — Наташа. Этот урок потряс всех. Мы танцуем вальс. У меня одухотворенное состояние. Мурашки по коже пробегают, когда руками соприкасаемся. После урока молча стоим у окна, краснеем, бледнеем. Не можем преодолеть себя, справиться с чувствами. Он выше меня на две головы. Я — восторженная, переполненная ароматом влюбленности...
Группа девчонок с любопытством наблюдает за нами. Одна из них отделилась и направилась в нашу сторону. Мои мысли далеки, чтобы еще думать о посторонних. Я находилась в состоянии прострации. Вдруг эта девчонка резким движением задрала мне подол формы и набросила на голову. Все внутри меня взорвалось, поплыло перед глазами — и будто детская партизанщина во мне проснулась. В одно мгновение сбросила с лица подол платья и, что было сил, ударила обидчицу. Она отлетела к батарее отопления. Скажешь, жестокая? — настороженно спросила Альбина.
— Заслужила, — уверенно ответила я.
— Все равно, гадко даже вспоминать, — задумчиво потупилась подруга.
— Знаешь, если я вижу несправедливость, сразу завожусь, вступаюсь, потом слезы от бессилия перед взрослыми не могу остановить... приходится уходить, ничего не доказав, не объяснив толком. Потом еще обиднее делается, что незаслуженно обиженному ничем не помогла и себя дурой выставила... Мое поведение
— Меня тоже девчонки постоянно неправильно воспринимают! Я в основном проста, искренна и откровенна. Вот, например, стою я на крыльце и жду подругу. Так обязательно кто-то подойдет и спросит: «Опаздывающих записываешь?» Оправдываться бесполезно.
А как-то случайно застала девчонок за неблаговидным поступком. Прошла, словно не заметила. Так они на меня такое классной наговорили, чтобы себя выбелить! Я целый год не понимала, за что она на меня сердится. А раз, узнав, что они готовят одной отличнице гадость, попыталась их урезонить, попросила отказаться от преследования, так они оболгали меня не только перед подругой, но и перед учителями. Им в голову не приходит, что мне противно доносительство, что я хочу решать любые проблемы по-доброму, не вынося из круга учеников.
Иногда некоторые одноклассницы кажутся мне прожженными склочницами и сплетницами. Я стараюсь держаться от них подальше, но наши дорожки все равно часто пересекаются, поэтому последнее время я приучаюсь больше молчать.
И взрослые всегда предполагают, что я обязательно пожалуюсь или сделаю ответную гадость, тому, кто меня обидел. Этим они заставляют меня думать, что я именно так и должна поступать. А у меня другое мнение. Я считаю, пусть обидчикам стыдно будет. Мне кажется, не отвечая на оскорбления, я не уподобляюсь своим так называемым подругам и чувствую себя выше, достойнее их. Допустим, обругал меня кто-то матом. Я что, должна ответить ему тем же?
— Нет, конечно. Я тоже чаще всего молчу. У меня даже есть такая шутка: «Хорошо промолчать хорошо». Но достоинство молчанием не защитишь. И всегда надеяться на то, что твоим сплетницам самим станет стыдно, вряд ли стоит. Иногда нужно слишком зарвавшихся ставить на место, а то ведь и затюкать могут. Только не их способами надо действовать. По-умному: иронией, например, презрением. Не применять, а демонстрировать свою силу и уверенность. Каждый в разных ситуациях для себя выбирает наиболее действенные способы и средства. Кулаком наводить порядок легче, — задумчиво ответила я, перебирая в памяти психологические дебри неудачных попыток «теоретических» защит.
— Гипотетически это, конечно, вполне возможно, не отрицаю! — вздохнула Альбина.
И чтобы разрядить обстановку неуверенности, пошутила:
— Мой знакомый мальчик говорит, что «иногда не стоит быть слишком памятливой, чтобы не стать злопамятной». — И тут же добавила с затаенной грустью: — Детство уходит, а мне почему-то не хочется с ним расставаться. Я только сейчас начинаю понимать его прелесть.
— Ребенок остается ребенком, насколько ему позволяют быть им. Пока мы учимся, детство всегда будет оставаться с нами, если мы этого захотим, — высказала я давно выверенную для себя мысль и, пытаясь отвлечься от перипетий своей сложной домашней жизни, усугубляющей накатившую грусть, тяжело и прямо уставилась в окно.