Надлом
Шрифт:
день, но я до сих пор могу закрыть глаза и представить тени от травы на ее коже.
Он снова смотрит на меня.
— И все равно я хочу, чтобы ты была осторожна, Меда. Не проснись однажды старой дурой, у
которой нет ничего кроме дырявой памяти и мертвой девушки, всюду сопровождающей ее. Твоя
мама не хотела бы такой жизни для тебя. Помни людей, которых ты потеряла, но отпусти их. Пусть
воспоминания исчезнут.
Не похоже,
— А хотела бы она, чтобы ты отпустил ее?
Люк улыбается. Той самой улыбкой, появляющейся у людей, которые делают не то, что
должны.
— Да, но мое сердце с ней поспорит.
— Но я должна сделать это?
— Ты ее дочь, — говорит Люк.
Я замираю, переваривая услышанное.
— Получается, ты собираешься отпустить ее когда-нибудь?
Он смотрит в небо и, словно обращаясь к нему, отвечает:
— Нет.
— А ведь ты только что сказал, что мама бы хотела, чтобы ты двигался вперед.
Он ухмыляется.
— Наверно, постоянный спор с ней это мой стиль жизни. — Затем его улыбка исчезает. — Но
что касается тебя, Меда... Я не хочу, чтобы ты так жила. И тем более не хотела бы она. Помни
хорошие моменты, почитай ее память, но отпусти ее.
Я так долго живу под тяжестью вины, что это кажется невозможным. Но я попробую.
Наконец Люк вспоминает, что ему нужно идти, и мы договариваемся о следующей встрече.
Я еще долго гуляю после его ухода. Он не приставил ко мне охрану — случайно или нет, я не
знаю. Я просто наслаждаюсь свободой. Обхожу периметр лагеря, думая о маме. Люке. О
разногласиях и жертве. Об ошибках. О хорошем и плохом.
137
Я погружена в мысли и не замечаю спорящую пару, пока не оказываюсь практически
вплотную к ним. Что удивительно. Потому что Джо сложно не услышать, впрочем, как обычно. Я
пытаюсь уйти, но они стоят слишком близко. Я не хочу подслушивать или прерывать их.
— Не понимаю, о чем ты, — натянуто говорит Джо, пятясь назад. — Хай бесстрашно берет ее
за руки. А я вам говорила, что он смельчак.
— Понимаешь. Ты любишь меня, Джо.
— Нет. — Джо не смотрит на него.
— Лгунья, — мягко говорит он.
Она наконец вырывается и прячет лицо в ладонях, скрывая слезы.
— Это не сработает. Я застряну в школе.
— Тогда называй меня профессором Дапайнесом.
Обалдеть!
— Будь серьезнее! — говорит Джо, а Хай
— Мне плевать, Джо. Мы можем сделать это и потом, когда повзрослеем. — Она рыдает. —
Но не думаю, что все идет к этому. Мои ноги плюс твои мозги. Да мы идеальная пара.
— Хай, я тебя прибью!
— Это потому что Меда не убила нас из-за тебя? — Хай ухмыляется и шепчет ей на ухо: —
Сколько раз тебе нужно спасти мне жизнь, чтобы разрешить быть с тобой?
— Я... — начинает было Джо, но Хай нежно берет ее за подбородок.
— Лично мне кажется, трех раз вполне хватило.
Четыре раза. Но некоторые секреты лучше не раскрывать своим лучшим друзьям.
А затем Хай наконец слушается меня и целует Джо.
Я не могу уйти, поэтому приходится устроиться поудобнее и наблюдать мыльную оперу с
моими друзьями в главных ролях. В память об Ури я принимаюсь жевать воображаемый попкорн.
Надеюсь, у них все будет в рамках приличий.
Внезапно передо мной появляется Ури. Его сияющий призрак садится на соседней скамейке,
улыбаясь от уха до уха. Он зачерпывает полную горсть попкорна из своего исполинского ведра и
хомячит его.
Именно такое воспоминание и стоит сохранить надолго.
Благодарности
Огромное спасибо моим родителям, Бобу и Мэри за их любовь и поддержку; спасибо Уэсу и
Мэтту, моим ужасным братьям, за то, что они лучшие в мире; Диан, за то, что читала каждую
страницу, не важно, какой бы странной порой была книга.
Хочу сказать спасибо моим критикам, особенно Меган, Марлен, Редж и Энн, за их
постоянную поддержку.
Спасибо опытным леди Монике, Стейси, Ивлин и Холли за их критику и дружелюбие.
Спасибо Шив, которая помогла осуществить мою мечту.
Также благодарю моего агента — Викторию Марини и редакторов Амею Нагараян и Аманду
Руттер, за то, что они любят моих сложных персонажей, так же как и я. И остальным: Индийскому
Пингвину и Странным Химикам, за их тяжелую работу, благодаря которой «Надлом» смог увидеть
свет.
И наконец, спасибо Раффи, Бэйрду и девчонкам, компания которых подстегивала мое
воображение. И Адаму, за его воображаемый зверинец.
138