Надолго, может, навсегда

Корабельников Олег Сергеевич

– Это твоя работа?
– спросил Климов, уверенный, что его услышат.

Наверху промолчали.

– Эй ты, задрипанный бог!
– сказал Климов.
– Это и есть твоя метаморфоза? Для чего мне она?

Наверху забулькало, словно переливали воду из бутылки в стакан.

– Помалкиваешь?
– угрожающе спросил Климов.
– Воды в рот набрал? Я не погляжу, что ты бог, я тебя сам, как черепаху, разделаю.

– Обнаглел, - удовлетворенно сказал сосед.
– Богоборцем стал. Ишь ты!

– И ты

меня еще топить собираешься? Меня, Климова?

– Тебя, - радостно подтвердил сосед.
– Клизму топить буду.

Бульканье нарастало, и вдруг Климов увидел, как стык потолка и стены темнеет, набухает водой, и вот узкая струйка воды потекла вниз и застучала по подоконнику.

– Эй!
– испугался Климов.
– Ты с ума спятил? Закрой воду!

– Потоп, - сказал сосед.
– У меня батарея течет. Самому хлопотно.

– А мне какое дело!
– возмутился Климов, подставляя ведро.
– Вызывай слесаря.

– А он не может!
– обрадовался сосед.
– У него голова болит.

– Тогда я сам к тебе поднимусь.

– Хляби у меня разверзлись, - торжественно произнес сосед.
– Без акваланга не попадешь, салага.

– Хоть бы сам потонул, - в сердцах сказал Климов, вытирая лужу.
– Бог называется. Ни пользы от него, ни сострадания, одни неприятности и оскорбления.

– Я бы рад потонуть, - приглушенно сказал сосед, - да не умею. Я же бессмертный... И чего ты раскипятился? Твое желание исполняется. Теперь наверняка твоя жена вернется к тебе. Разве ты не об этом мечтал?

– Мечтал, мечтал, - буркнул раздраженно Климов.
– Только на черта мне твой потоп? Без этого нельзя, что ли?

– Счастья надо добиваться упорным трудом, - сказал сосед голосом матери Климова.
– Только в испытаниях выковывается настоящее счастье.

Климов вздрогнул. Он узнал надоевшие нравоучения.

– Пересмешник, - сказал он.
– Хулиган. Я на тебя в ЖКО пожалуюсь, что жильцов топишь.

– А я на тебя в местком анонимку напишу, - мстительно сказал сосед, что ты в бога веришь и с соседями ругаешься. Вот!

– А я в тебя не верю! Нужен ты мне!

– Софи-и-ст!
– насмешливо протянул сосед.
– Схоластик. В бога не веришь, а с богом ругаешься. Во даешь!

Климов подставил ведро и пошел выливать наполненное.

– Простите, - спросил он старушку на кухне, - вы не знаете, кто живет надо мной?

– Кто-нибудь да живет, - ответила старушка.
– Человек живет какой-нибудь.

– Мужчина или женщина?

– Или мужчина, или женщина, - ответила она, - или оба сразу. Уж это непременно. А вот вы где живете?

– Здесь!
– удивился Климов.
– Уже месяц!

– Ишь чего. А я и не видела такого, - спокойно сказала старушка и пошла доваривать щи.

Через час потоп прекратился. Климов вымок и взмок, пока выливал воду и вытирал пол. Ругаться

больше не хотелось. Он уже убедился в том, что конфликтовать с соседями хлопотно, а с богом - глупо. Даже если такого и не существует.

То и дело он подходил к зеркалу и всматривался в затуманенное стекло. Ему казалось, что лицо его изменяется без перерыва. Ощущение было чисто физическое. Словно бы поверхность лица стала размягченной, текучей, и движения мышц подчас не совпадали с его желанием нахмуриться, скажем, или улыбнуться. Хотелось сбросить эту раздражающую маску, он часто дотрагивался до лица, пытаясь избавиться от тягостного ощущения, но оно не уменьшалось.

В свое время из маленького ребенка он превратился в мальчика, потом в худого веснушчатого подростка, в юношу, мужчину, и все эти естественные метаморфозы никого и никогда не удивляли. Так заведено. Человеку свойственно не только ошибаться, но и изменяться до тех пор, пока последняя перемена не растворит его в земле. И как знать, думал в эти часы Климов, быть может, его теперешняя метаморфоза тоже закономерна, просто более редка и менее известна. Ведь был он когда-то ребенком, и ничего никто не удивляется, что тот, позавчерашний маленький Климов, и этот, тридцатилетний, - один и тот же человек.

Он думал так, но мысли эти все равно не успокаивали. Сам он ни разу не видел и не читал нигде, чтобы человек вдруг начал менять свою внешность. Тогда он повернул зеркало стеклом к стене, сел на диван, взял книгу наугад и, стараясь не обращать внимания на взбунтовавшееся лицо, стал дожидаться Люсю.

Она пришла, нагруженная чемоданами, тяжело опустила их у порога и, не раздеваясь, села на стул. Климов боялся повертываться к ней, он не хотел пугать ее новым лицом.

– Как дела?
– спросил он с дивана.

Она промолчала, вздохнула и, поднявшись, начала медленно раздеваться.

– У тебя плохое настроение?
– спросил он.

Она открыла чемодан и стала вынимать платья, белье, безделушки.

– Не хочешь разговаривать?
– спросил Климов.

– Хочу, - сказала она раздраженно.
– Я смертельно устала. У меня болит голова. У меня неприятности по работе. А ты весь день лежишь на диване и бездельничаешь.

– У меня отпуск, - вздохнул Климов.
– Я не виноват, что у тебя болит голова.

– Мог бы сходить в магазин и приготовить ужин.

– Я не знал.

– Мог бы и догадаться.

– Не срывай на мне плохое настроение. Это несправедливо.

– Несправедливо, когда ты лежишь на диване и ни черта не делаешь.

– Послушай!
– не выдержал Климов.
– Я не лежу, а сижу, как видишь. И вообще, какого черта ты предъявляешь мне претензии? Ты кто? Не нравится уходи. И нечего мне нервы мотать!

– Ах, вот как!
– вскричала Люся и запустила в Климова булкой хлеба.