Наедине с совестью

Глотов Василий Иванович

– Сейчас пообедаем. Алеша. Раздевайся и садись, будь как дома. Борщем-то вас не часто кормили. Из лагеря-то давно?

– Уже полмесяца, - ответил Волчков.
– Два года на казенных харчах прожил.

– Такой молодой - и два года!?
– удивился Степан.

– Потому и угодил в лагерь, - задумчиво пояснил паренек, вешая на крючок стеганный ватник.
– Колхозные корма спалили мы. Неумышленно, конечно. По молодости и озорству получилось. В ночном лошадей пасли. Человек шесть ребят было и я, за старшего. Расположились у стогов на ночевку. Раздурились шибко. Кто-то из

ребят закурил, а потом неосторожно бросил окурок. Сено очень сухое было и сразу запылало. Все сгорело. Вот мне, как старшему, тогда и дали два года. Теперь не хочу в колхоз возвращаться: смеяться будут. Да и нет у меня никого там. Родители мои умерли.

– Смеяться над тобой никто не будет. Но ничего, найдем и здесь тебе работу, - доедая борщ, проговорил Ковальчук.
– А Миша-то как чувствует себя?

– Не плохо. Его заключенные любят. Только уж очень он скучает. Я у него работал в бригаде последнее время. Дело он знает и к людям хорошо относится. Правда, выседки много ему дали: десять лет! Голова поседеет, пока пройдут они.

Степан тяжело вздохнул.

– Ну, а ты в шахтеры пойдешь? Специальность тяжелая, но благородная. Миша ничего тебе не рассказывал?

– Рассказывал. Часто вспоминал донбасских горняков. Об угле много говорил, черным золотом называл его. Я согласен идти на шахту. Силенка у меня окрепла. Целый год в лагере лесорубом работал. Это тоже нелегкое дело, но я справлялся.

– Завтра поговорю с начальником и постараюсь взять тебя в свою бригаду, - сказал ему Ковальчук.
– Сначала учеником поработаешь, а потом и в забойщики переведем. Жить пока у меня будешь. Найдем квартиру переселишься. Устраивает тебя это?

– Спасибо, устраивает.

*

Лагерь заключенных размещался на огромной лесной поляне, обнесенный высоким рыжим забором. По углам бревенчатых стен громоздились сторожевые вышки; внутри двора, вдоль западной стороны забора торчали черные крыши бараков, мастерских, столовой, бани и клуба. Лагерь напоминал небольшой поселок.

Рядом - второй двор, в широкие ворота которого входила железнодорожная ветка. Много раз в день сюда пригоняли порожняк, а отсюда увозили груженые лесоматериалами платформы. По сторонам ветки возвышались пахучие штабеля плах и теса, бросались в глаза разобранные срубы передвижных домиков, вороха сосновых обрезков. Заключенные работали в три смены. Днем и ночью во дворе стучали топоры, звенело железо, завывали электропилы.

Михаил работал на подвозке бревен к пилораме. Тягостными и мрачными были первые месяцы его лагерной жизни. Вся обстановка удручала его, давила. Но он заставил себя примириться с необычным режимом, даже с работой под конвоем. Зато никак не мог заглушить в себе неприязни к Гвоздю, с которым ему пришлось не только жить в одном углу барака, но и работать в одной смене. Гвоздь это чувствовал и где только мог старался досадить Михаилу. Работал Сашка с прохладцей, для отвода глаз охраны, иногда совсем не выходил на смену, хитрил, придумывая всевозможные причины. Вот и сегодня он болел.

– Грудная жаба у меня, братцы, - жаловался он.

– Все ясно, - загадочно улыбались заключенные.

В первой половине дня он с большим

увлечением читал "Всадника без головы", после обеда выспался, а ночью, когда все уже легли спать, завел бесконечный разговор с соседом по нарам. Никакие просьбы товарищей не доходили до Сашки. Михаил никак не мог заснуть. Несколько раз он пытался закутать голову одеялом, чтобы не слышать раздражающего голоса Гвоздя, но это ему не удавалось. Наконец, доведенный до бешенства, Молчков сорвался с нар и, негодуя, бурей набросился на бодрствующего "короля воров":

– Замри, бандюга, ребра поломаю!

– Хо!
– издевательски отозвался Сашка.
– А ну-ка попробуй! Мало тебе десяти лет, еще прихватить хочешь?

– Но он же прав, Гвоздь!
– возмущаясь, поддержали Михаила другие заключенные.
– Эгоист ты: сам выспался, а нам не даешь.

– Не умрете!
– огрызнулся тот.

Шум разбудил всех спящих, и барак быстро превратился в потревоженный улей Бесцеремонность Сашки вызвала общее возмущение. Через некоторое время, когда в бараке снова воцарилась тишина, неугомонный Сашка повернулся на бок и, глядя в темный угол, где лежал Молчков, шумно посапывая, думал: "Ну, погоди же, слон смуглолицый, я тебе подсуну такую зубастую свинью, что потом пожалеешь".

Утром Гвоздь снова начал жаловаться на головокружение. Так он делал всегда, когда узнавал, что предстоит тяжелая работа. С постели в это утро не поднялся. Врач, заглянувший днем в барак, увидел лежащего Гвоздя:

– Ты чего это не на работе?

– В груди что-то болит, - скривился Сашка.

Лагерный медик прослушал его, смерил температуру - все оказалось в норме. Затем сердито сложил инструменты в чемоданчик и направился к выходу. Шматко остановил его:

– Так что же у меня, доктор?

– Хроническое воспаление хитрости!
– нервно повернулся к нему врач, снимая очки с горбатого носа.
– Других признаков болезни обнаружить не удалось.

– Объявляю вам благодарность, доктор!
– крикнул Гвоздь, приподнимаясь на нарах.
– Вы первый человек, поставивший правильный диагноз моей болезни. Никакие арабские боги не отговорят меня теперь от глубокой веры в медицину. Всей требухой благодарю! Сегодня вы открыли мне глаза на происхождение моих изнурительных страданий. До самого гроба буду вам благодарен.

Врач, уходя, покачал головой.

– Не спеши в карцер, пустобрех Шматко!
– недовольным тоном произнес он.
– Иди-ка на работу. Это лучшее средство, которое исцеляет таких, как ты, от хитрости и хамства. Серьезно говорю. Иначе с тобой поговорят другие и по-другому.

– Спасибо за агитацию, доктор!

После ночной стычки Молчков избегал встречи с Гвоздем, а если встречался, то в разговоры не вступал. Работал Михаил много и добросовестно. Скромный и отзывчивый по натуре, он быстро вошел в доверие товарищей. Вокруг бывшего горняка начинали группироваться единомышленники, поддерживающие его на работе и в бараке. Это бесило Гвоздя. Часто в отсутствие Михаила он старался всячески его опорочить, придумывая небылицы, с презрением называя бригадира "хитрым службистом".