Наедине с совестью
Шрифт:
В полдень Молчков был уже на главном рынке города. Толкаясь между рядами пестрой и многоязыкой толпы, он вдруг заметил высокого человека на костылях. "Никак бывший фронтовик". Перед ним стояла пара кирзовых сапог, лежала солдатская шинель с пилоткой. "Надо купить и переодеться", мелькнула мысль. Подошел к инвалиду и, разглядывая шинель, спросил:
– Фронтовая?
– Как видишь, - гордо ответил тот.
– Покупай, братишка. Я уже отвоевался, а тебе она может пригодиться. Не много прошу.
– Понятно. Но мне хотелось бы обмен устроить, - проговорил Молчков,
– Могу три сотни в придачу дать. Больше не имею.
– Ну, что ж, - согласился тот.
– Давай махнем!
Сбереженные в лагере деньги, как никогда, пригодились. Вечером того же дня, надев военную форму, Молчков выехал из Казани на Москву. А еще через сутки он уже шагал по Киевскому шоссе в сторону Наро-Фоминска. Был вечер. Молчков впервые ощутил дыхание и близость переднего края. С фронта и на фронт беспрерывным потоком проходили автомашины, громыхали танки, тянулась артиллерия. Вскоре ему повстречалась группа истощенных и обросших солдат. Из обрывков разговора он понял, что они только сегодня на рассвете вышли из вражеского окружения и теперь направлялись в тыл, на формировочный пункт.
Молчков примкнул к ним. Не все ли равно с кем идти! Окруженцы растянулись цепочкой по двое. Михаил замыкал колонну. Рядом с ним шел исхудалый фронтовик среднего роста, прихрамывая на правую ногу. Вид у него был измученный. Глаза - мутные, потухшие, на лице ни одной кровинки. Михаил по-дружески взял его под руку и участливо заговорил с ним:
– Давно идете?
– Двенадцать дней, - ответил фронтовик сокрушенно.
– Из-под самой Ельни топаем. Ноги натер - идти невозможно.
– И все из одной части?
– Нет, из разных. У линии фронта я примкнул к ним. Благополучно перешли передний край. Теперь на формировочный пункт идем. Денек передохну, а потом своих разыскивать буду.
Они разговорились. Старшина Смугляк был ровестником и тезкой Михаила. Он с первого дня на фронте, дважды был ранен, награжден орденом Красной Звезды. На полинялых петлицах его шинели виднелись по четыре зеленых треугольника. Молчков помог ему свернуть папиросу. Закурили. В это время позади послышался гул мотора. Вражеский самолет-разведчик низко летел над шоссейкой, обстреливая идущих солдат и автомашины. Пули, словно градинки, отскакивали от замерзшего асфальта дороги. Все разбежались по сторонам, прячась в кюветах.
Молчков не сразу понял, в чем дело. Он только почувствовал, что старшина как-то вдруг повис у него на руке, захрипел.
– Все!
– прошептал он посиневшими губами.
– Возьми документы, друг, напиши моей матери... В кармане они.
И, опустившись на шоссейку, он затих навсегда. Молчков застыл над фронтовиком. Как все это неожиданно и просто получилось. Три минуты тому назад человек жил, к чему-то стремился. Теперь ему ничего не нужно. Удрученный и взволнованный, Михаил взял документы старшины, склонился над ним, сказал тихо:
– Напишу, дорогой, напишу!
Со стороны фронта подошла автомашина. Бойкий шофер в новом ватнике открыл дверцу кабины, спросил, что случилось. Михаил рассказал. Шофер покачал головой, вышел на шоссе.
– Вот фриц проклятый!
– с досадой проговорил
– Меня тоже обстрелял сегодня. Нагнал и прострочил мою машину трассирующими из пулемета. Весь борт изрешетил, гадюка!
Михаил молчал. Шофер поглядел на старшину, вздохнул:
– Наверно, от ста смертей ушел, а тут вот погиб. На фронте такое часто бывает. По-разному люди умирают, да какие люди! Ну что ж, давай положим его в кузов. Я как раз в медсанбат еду. Там и похоронят. Только родителей его уведомить надо.
– Я сообщу, - сказал Молчков.
К вечеру, с документами старшины, он прибыл на формировочный пункт. Там было людно, как на огромном вокзале. Из окруженцев сразу же создавались маршевые подразделения и немедленно отправлялись на передовую. Молчков протиснулся к старшему лейтенанту, подал ему документы Смугляка и начал объяснять в чем дело. Но тот не выслушал его, привычно записал что-то в тетрадь, вручил талон на паек и, возвращая документы, проговорил устало:
– В пехоту. На заре отбыть. Маршевая рота 88. Идите!
Ночью Михаил написал теплое письмо матери Смугляка.
Глава вторая
И сильный человек иногда бывает слабым. Вот неожиданная снежная буря застает его в степи. Несколько часов он упорно борется с порывами леденящего ветра, пытается прибиться к лесу или к попутному жилью, но время идет, а вокруг него все та же воющая и рыдающая степь. Наконец человек теряет ориентировку, утрачивает уверенность в благополучный исход.
Вот такого человека, застигнутого бурей войны, напоминала полковая медсестра Тася Бушко. В те дни, когда Михаил Молчков готовился к побегу из лагеря заключения и совершил его, Тася с группой пехотинцев пыталась выйти из вражеского окружения. Необычный десятидневный переход по лесам и болотам Белоруссии измотал ее силы. Она давно уже натерла кровавые мозоли на ногах, теперь разулась и несла сапоги на плече, вместе с медицинской сумкой.
Гимнастерка и юбка Таси полиняли, измялись. Маленькие пухлые губы потрескались от жары и ветра, на щеках и на носу зашелушилась нежная и тонкая кожа. Девушка была в полном изнеможении. Она шла позади группы, покачиваясь, готовая в любую минуту повалиться в тень сосны и забыться глубоким сном. Но надо было идти.
Старшим в группе был политрук Николай Исаков, выносливый и отзывчивый человек, много лет прослуживший в кадровой армии. Несколько раз в пути он предлагал Тасе свою помощь, пытался взять у нее сапоги и сумку, но она, улыбаясь, говорила:
– Ничего. Я понесу сама. Спасибо!
Шли только в ночное время, оставляя в стороне шоссейные и проселочные дороги. Днем отдыхали, забившись глубоко в леса. Иногда в разных местах полянки они разводили маленькие костры, чтобы меньше было дыма, и в солдатских котелках кипятили чай. Тася уже третий день жила одной пачкой галет и банкой консервов. Она была единственной женщиной в группе. Красноармейцы любили ее и оберегали, как только могли. Однажды один из пехотинцев, оставшись с Тасей наедине, стал домогаться ее близости. Узнав об этом, солдаты пришли в ярость. Вечером, на большом привале, они отозвали "жениха" в густой лесок, и один из них, воин богатырского телосложения, сказал ему грозно: