«Нагим пришел я...»
Шрифт:
По английскому обычаю, выставка закончилась чаем. Огюст был представлен нескольким писателям, желавшим с ним познакомиться. Он почувствовал себя свободнее, робость прошла. Он, правда, предпочел бы выпить вина, и Легро, пригласивший писателей, извинился перед ним за чай, но теплота, с какой его принимали писатели, искупала все.
Вильям Эрнест Хэнли – живой, энергичный рыжебородый, как Огюст, большеголовый и с резкими чертами лица; Роберт Льюис Стивенсон – очень болезненный и бледный; Роберт Браунинг – пожилой, с утонченными манерами [76] .
76
Хэнли, Уильям-Эрнест (1840—1903) – английский поэт, драматург и эссеист.
Стивенсон, Роберт Льюис (1850—1894)-английский писатель и поэт.
Браунинг, Роберт (1812—1889) – » английский поэт.
Браунинг рассуждал о сходстве его скульптур с классической античностью; Стивенсон был очарован их поэтичностью, но больше всего Огюста тронуло восторженное отношение Хэнли. Хэнли был взволнован жизненностью и выразительностью бюстов.
«В какой-то степени, – подумал Огюст, – это характерно и для произведений самого писателя».
Хэнли, у которого была ампутирована нога, два года пролежавший в больнице с костным туберкулезом, часто смеялся, любил крепкое словцо и все приглашал Огюста прогуляться по Сент-Джеймскому парку – сегодня, в первый ясный день, выдавшийся в Лондоне за много недель, парк благоухал. Легро, выполнив свой долг, расстался с ними у дверей галереи, а Стивенсон и Браунинг последовали за Хэнли и французским гостем.
Хэнли заявил:
– Роден, вы похожи на пирата. Мне это нравится.
– Это верно, – сказал Браунинг.
Стивенсон кивнул в знак согласия. А Хэнли и Огюст понимающе улыбнулись друг другу, словно члены тайной секты. Браунинг хмурился, казалось, он был недоволен тем, что остался в стороне, а мысли Стивенсона витали где-то – он любовался природой. Хэнли, хотя и сильно хромал, упрямо не хотел показывать усталость и тянул их все дальше и дальше. Стивенсон и Браунинг извинились и распрощались, а Хэнли привел Огюста к Парламентской площади, показал ему здание Парламента и Вестминстерское аббатство.
– Палате общин всего около тридцати лет, – объяснял Хэнли, – но аббатство даже старше, чем Нотр-Дам.
Огюст одобрительно кивнул; здания произвели на него глубокое впечатление.
– Я считаю эти здания жемчужинами английского искусства.
Огюст согласился. А когда обнаружилось, что оба они одинаково восхищаются готической архитектурой, то поняли, что их первое впечатление оказалось правильным – вкусы их совпадали. Они подружились и дали слово писать друг другу и повидаться при первой возможности.
7
Турке пришел посмотреть на «Врата ада». Он был вежлив, но это не предвещало ничего хорошего. Пожимая плечами, помощник министра говорил:
– Меня очень огорчает, мосье Роден, вы так много уже сделали, но Адам и Ева на верхушке – не то, о чем мы договаривались. Это не Данте.
Огюст заспорил было, но Турке учтивым тоном сказал:
– Мы удовлетворены качеством работы. – И уже более твердо напомнил ему, что в их соглашении обусловлено придерживаться темы «Божественной комедии».
– Мой дорогой мэтр, –
– Почему?
– Просто мы предпочитаем держаться подальше от религии. Это слишком по-библейски… – Турке замолчал, сообразив, что разумнее не договаривать.
– Вы не узнаете в них нас самих? – Нас самих?
– Мы ведь потомки Адама и Евы.
– Возможно. Но я предпочел бы оставить этот вопрос теологам. Так вот, если вы сможете поставить вверху «Врат» Данте…
Огюст сказал кратко:
– Я сделаю все, как надо.
Турке заговорил о Делакруа и Энгре:
– Оба они большие художники, гордость французского искусства. Взгляды их резко расходились: один выступал за новое в искусстве, другой – за воскрешение старых традиций. Но, в сущности, оба ратовали за одно и то же.
Турке улыбнулся с видом заговорщика, и Огюст понял, что наткнулся на каменную стену и спорить бесполезно. Помощник министра был неумолим, и от вежливости его становилось не по себе.
– «Врата» не должны утратить духа произведения Данте, его силы, поэтичности. Мы в министерстве будем глубоко разочарованы, если вы лишитесь заказа и…
– Возвратите деньги, – добавил Огюст.
– Как раз этого нам хотелось бы избежать. – Взгляд Турке выражал сожаление.
– Когда я получу следующую сумму?
– Вы готовы принять инспектора из Школы изящных искусств?
– А почему бы нет?
– Это не совсем благоразумно. – Турке говорил мягким, вкрадчивым тоном. Он старался быть как можно любезней. – У вас выдающийся талант, мэтр, было бы жаль испортить дело поспешностью. Почему бы вам не сделать «Адама и Еву» отдельным произведением для собственного удовольствия?
«Адам и Ева» были сняты с «Врат». Огюст понял, что так лучше, но Турке не переставал его возмущать.
Он оставил на несколько дней «Врата» и занялся «Евой» в человеческий рост, по которой хотел сделать фигуру поменьше для Лекока. Он заставил Лизу ходить по мастерской и изучал ее тело. Когда каждая деталь запечатлелась у него в памяти – широкие бедра, полные ноги, трепетные груди, – когда убедился, что она держится совсем непринужденно, он начал лепить. Быстро схватил пропорции ее пышной фигуры, но не решил, какую ей придать позу. Он попросил Лизу остановиться, и на лице ее вдруг появилось непонятное беспокойство. Огюст удивился: Лиза не отличалась застенчивостью. Он провел рукой по животу, проверяя, правильно ли передал его округлость, – рукам он доверял больше всего, – и тут она инстинктивно стыдливым жестом прикрыла лицо и грудь.
Огюст не успел даже высказать недовольство. Она сама дала ответ, которого он не находил. Жест был великолепен. Вот эту стыдливую позу он и должен передать.
– В самый раз для Евы, – прошептал он про себя, – Евы, которую только что изгнали из райского сада. – Он приказал ей застыть в этой позе.
– Ужасно холодно, маэстро, – захныкала Лиза.
– Да-да. – Ноги у нее удивительные. Бедра такие округлые. Слегка согнутое колено, именно так, как надо, передает смущение.
– Нам придется работать допоздна. – Он провел пальцами по ее животу. Это была единственная часть тела, которая казалась ему слегка непропорциональной. Снова ощупал живот, и она вздрогнула.