«Нагим пришел я...»
Шрифт:
– Больно?
Лиза задвигалась, тяжело вздохнула и сказала:
– Я устала.
– Скоро кончу. – Он поставил ее рядом с глиняным слепком. Обычно он делал много маленьких моделей, но сейчас не до того. – Может, ты голодна, Лиза?
– Нет, благодарю вас.
– У тебя какой-то большой живот. Видно, в последнее время ела слишком много мучного и жирных подливок?
– Уже поздно.
И вдруг он понял: тут что-то не так. Чувство осязания, на которое он почти полностью полагался, подсказывало, что ошибки нет – живот ее увеличился. Не может быть, успокаивал он себя. У Лизы прекрасная фигура, поэтому он ее и нанял.
– О! – Все стало ясно.
– Я ничего не могла поделать, маэстро! – закричала она. – Не могла!
Он сказал с отвращением:
– Ты беременна.
– Но я выйду за него замуж. Обязательно выйду.
– Не в том дело, дурочка. Ты испортила мне Еву.
– Испортила, маэстро? Разве она не была тоже матерью?
Он изучал статую. Скульптура была реалистична, привлекала внимание, и ее поза была необычной.
– Когда ты должна родить?
– Через несколько месяцев.
– Ты скрывала это так долго?
– Вы не замечали. Думали о своей Еве.
– Кто отец? Лиза не отвечала.
– Пеппино. – Он вдруг припомнил, как нежно они позировали для Паоло и Франчески. Его «Иоанн Креститель»! – Это Пеппино, не так ли?
Лиза упорно молчала, но вся залилась краской. Огюст печально покачал головой.
– Ты погубила мою лучшую модель.
– Мы все-таки можем по-прежнему работать у вас, маэстро?
– С ребенком-то? Я больше не могу на вас полагаться.
Глава XXVII
1
На следующий день Пеппино и Лиза не появились. Огюст вручил Лекоку небольшую скульптуру Евы, и восхищение учителя вознаградило его за то огорчение, которое доставили натурщики.
Он отказался от денег. А когда Лекок начал благодарить, он прервал его, как делал всегда сам учитель. Он помог Лекоку поставить «Еву» так, чтобы свет на нее падал наилучшим образом, и поспешно ушел. Но блеск в глазах Лекока согрел и обрадовал его: не зря он так усердно трудился над «Евой».
Раздумывать было некогда. Нужно было искать новые модели для «Врат» – Сантони исчез вслед за другими. Огюст как раз ждал новых натурщиков, когда в мастерскую вошел Малларме.
Худое, утонченное лицо Малларме придавало его облику особую поэтичность. Он сказал:
– Надеюсь, вы не обидитесь, Роден, я к вам насчет Гюго.
Огюст пожал плечами.
– Чего мне обижаться?
– Одна особа хочет, чтобы вы сделали бюст писателя.
– Но не сам Гюго? – Огюст был готов настроиться воинственно.
– Нет, дорогой друг, не Гюго. В том-то и вся трудность. Бюст надо сделать втайне. Гюго не уговоришь позировать. Он твердит, что это слишком утомительно. На самом деле, видимо, просто не хочет оставить потомкам свой портрет в старости. Вы подумаете об этом предложении, Роден?
– Кто же заказчик?
– Жюльетта Друэ. Вы знаете, кто она?
– Конечно. Но что из этого?
– Она так хочет. Я предупреждал, что вы очень упрямы, но она настояла, чтобы я с вами поговорил. Она слышала, что вы единственный скульптор, который может сделать правдивый портрет
– Кто ей это сказал? Вы, Малларме?
Малларме нахмурился и тихо проговорил:
– Можете винить меня, но вы ведь сами говорили, что согласны лепить Гюго на любых условиях.
– Ну, а Жюльетта Друэ?
Малларме заговорил с горячностью, какой Огюст за ним раньше не замечал:
– Она замечательная женщина, Роден, и я не преувеличиваю. Она была преданна Гюго на протяжении пятидесяти лет, как ей ни доставалось от него, а обращался с ней он действительно плохо, изменял со многими, но, правда, никогда не оставлял. По-видимому, когда прошла любовь, он стал чувствовать себя ее покровителем. А она всегда боготворила его, защищала, боролась за него, с первого дня их знакомства – она была тогда одной из первых красавиц Парижа.
Огюста заинтересовала эта история, но он напустил на себя равнодушный вид, рассматривая незаконченные «Врата». Сегодня они казались еще выше, чем обычно, фигуры застыли в напряженных позах отчаяния. Ничто не должно отвлекать его от них. «Врата» ждали его, он уже вложил в них столько труда. И все же ему хотелось лепить Гюго. Заманчиво, думал он, но надо обдумать. Работа над бюстом может целиком захватить его. Он смотрел на фигуры на «Вратах», а видел только лицо Гюго, которое должен лепить.
– Да, – с чувством продолжал Малларме, – Гюго рассказывал мне, что она была удивительно красива– изящная, молодая, прелестная. Первый ее роман был с Прадьером [77] , скульптором, которого теперь никто не помнит, от него она родила, а он ее бросил. Гюго говорил, что она была очаровательна, на редкость очаровательна. Жюльетта Друэ была его первой любовницей. Настоящая Маргарита Готье [78] . Променяла богатство, роскошь на жизнь мученицы. По ее словам, она была для Гюго «всем, кроме жены», и так никогда ею не стала. Любовница превратилась в рабыню, помогавшую в работе, исполнявшую все его прихоти,; она следовала за ним повсюду, превозносила его до небес, всегда была для него опорой, всегда была ему преданна. Мне кажется, друг мой, она заслуживает самого доброго отношения.
77
Прадье, Джемс (1792—1852) – французский скульптор академического направления.
78
Маргарита Готье – героиня романа А. Дюма-сына «Дама с камелиями».
– Что же мне, оплакивать ее? Разве она не знала, на что идет? Нет, я не собираюсь читать мораль, но все женщины говорят о любви, когда им нечего больше придумать.
– А мужчины разве нет?
Огюст понимал, что ему следует рассердиться, но невольно рассмеялся. Он уже обошел Гюго в случае с Мадлен; возможно, бюст будет новой победой.
Малларме сказал:
– Скорее всего, другой возможности лепить Гюго вам не представится. Хотя он еще как будто и полон сил, но несколько месяцев назад у него был сердечный приступ, доктора не знают, какого характера, поскольку он отказывается к ним обращаться, говорит, что не нуждается в них, но даже если и будет лечиться, я сомневаюсь, чтобы он надолго пережил Жюльетту Друэ.