«Нагим пришел я...»
Шрифт:
– Она так плоха? Я слышал, что она больна, но…
– У нее рак. Вряд ли она протянет больше года. Гюго навещает ее каждый день. Она считает, что вы можете лепить его, поместившись в алькове рядом с ее спальней. Мой дорогой Роден, могу я назначить ей встречу с вами?
Огюст кивнул, хотя сомнения оставались.
– Не пугайтесь, когда ее увидите. Она стара и очень истощена. Ей уже, кажется, семьдесят шесть, хотя она и скрывает свой возраст.
Но Огюст все-таки был потрясен, когда впервые посетил дом Гюго на авеню Эйлау, в день восьмидесятилетия великого писателя переименованном в
– Возьмите в руки, мэтр, – сказала Жюльетта, заметив его интерес.
Огюст осторожно снял портрет с каминной полки.
– Мне было тогда двадцать шесть, – тихо сказала она. – Я только что познакомилась с Гюго.
Он вспомнил описание Гюго: «Она была очаровательна, на редкость очаровательна». Гюго не преувеличивал. Тонкие черты лица, прелестные глаза, кожа цвета слоновой кости, нежная улыбка.
– Мы были так молоды, мосье Роден… – Какое прекрасное лицо…
Она взволнованно сказала:
– Говорят, что я хочу видеть его только в ореоле величия, это неправда, я хочу видеть его таким, какой он есть.
– Теперь он уже стар. Любой его портрет должен это отразить.
– Но не будьте с ним жестоки, мосье Роден.
– Он был жесток ко мне.
– Ему не нравится быть старым.
– Никому не нравится. Мне тоже уже за сорок.
– За сорок. – Она печально улыбнулась. – По сравнению с ним вы молодой человек. А я уже больше никому не говорю, сколько мне лет. Вы сделаете все, что в ваших силах, обещаете, мэтр?
– Постараюсь.
Она остановила его у двери.
– Помните, он ни в коем случае не должен об этом узнать.
– Ни в коем случае? – Иначе не разрешит.
– Тогда как же вы хотите, чтоб я делал бюст? – Гюго бывает здесь каждый день. Но вечерами я очень одинока. Когда бюст будет готов, мне будет казаться, что это он здесь, со мной. – Устав от напряжения, она откинулась на взбитые подушки. Она полусидела на диване, полная решимости не выказывать слабости, не признавать всей серьезности своего заболевания.
– Мы идем на риск, мосье Роден, но Малларме сказал, что вы хотите лепить Гюго.
– Очень хочу! Мне не нравятся его манеры, но голова его великолепна.
– Если бюст будет удачным, вы не прогадаете.
На какое-то мгновение ему захотелось наотрез отказаться. Он покраснел и нахмурился. Наступила минута тяжелого молчания.
Заметив его раздражение, она поспешила объяснить:
– Я имела в виду не только деньги. Не забывайте о престиже, чести, о вашем собственном удовлетворении. Вы должны извинить меня, мэтр, но у больного человека портится характер. Я постараюсь занять Гюго, как смогу. Пожалуйста! Очень прошу вас! –
Назавтра, сам удивляясь своему нетерпению, Огюст обсудил с ней план действий. Было условлено, что скульптора будут проводить в особняк тайком с заднего хода, по винтовой лестнице, через кухню. Гюго всегда поднимался по великолепной парадной лестнице– уменьшенная копия лестницы в Опере, – так что опасность встречи почти исключалась. Затем Огюст устроил мастерскую в алькове, возвышавшемся над спальней. Гюго никогда не заходил туда – альков служил гардеробной. Огюст разместил там глину, каркасы, подставки для нескольких бюстов и рисовальные принадлежности. Гардеробную отгородили тяжелыми драпри, чтобы спрятать Огюста, и, пока он работал, они были плотно задвинуты; лишь когда ему нужно было посмотреть на модель, он приоткрывал их как можно осторожнее.
Огюста раздражали все эти помехи, но, начав, он уже не мог остановиться. Жюльетта Друэ оказалась права. Времени оставалось в обрез. Было очевидно, что больше нескольких месяцев ей не протянуть.
Огюст отложил всю остальную работу. Он запер на время свои мастерские, и это привело к новым осложнениям. Он попросил Мадлен сделать на короткое время перерыв, сославшись на заказ, который нельзя откладывать. Она огорчилась и спросила:
– Сколько времени это займет?
– Несколько недель.
– Такой уж важный заказ? – Очень.
– Ты потратишь на это несколько месяцев, грустно заметила она. – Кто это?
– Секрет, дорогая.
– Секрет, дорогая, – передразнила она. – Должно быть, важная особа, раз ты обо всем позабыл, даже о своих «Вратах».
Лицо его стало одного цвета с бородой, но он промолчал.
– Кто это, Огюст? Он коротко ответил:
– Я сказал тебе – секрет. И не спрашивай. Мадлен смотрела мимо него на свой неоконченный мраморный бюст. Нежное, выразительное лицо, но никак не лицо демонической женщины, как ей хотелось, и чувствовала себя обиженной.
– Ты никогда не закончишь мою голову. Это для тебя не так важно.
– Не в том дело, – сердито ответил он. – Над этим заказом нужно работать сейчас, другой возможности не будет.
Он сделал жест, говорящий, что у него нет выбора, и вдруг Мадлен поняла.
– Это Гюго, – объявила она. Огюст хотел было отрицать, но так побледнел, что она перестала сомневаться. – И не думай меня обмануть.
– При чем тут обман? Я дал слово никому не говорить.
– А Гюго знает?
Огюст молчал, но не мог скрыть раздражения.
– Значит, и от него тоже тайна.
– Ты не скажешь ему, правда? Ты не сделаешь этого, Мадлен?
Она была вне себя от бешенства. Соперничать с Гюго показалось ей особенно обидно, легче примириться с женщиной.
Мадлен сказала:
– Женщина по крайней мере хоть что-то тебе дала бы, а Гюго, как все знаменитости, будет только брать.
– Он даст мне возможность сделать великолепный портрет. Мадлен, я очень тебя люблю.
– Это правда, Огюст? Правда?
– Я закончу твой портрет. Обещаю.