Наглядная геометрия

Гильберт Давид

Р о ж к о в. Заждалась нас?

Р о ж к о в а. Нас? Значит, Леня опять ездил на аэродром? С утра голодный.

Р о ж к о в. Почему с утра? Ко мне он приехал поздно вечером.

Р о ж к о в а. А ты бы поинтересовался. (Входит Леня.) Идите к столу. Папа тоже не ужинал, вас ждал. (Мужчины переглянулись.) Это ему. (Ставит тарелку с голубцами к пустующему стулу.) Тебе, Лень, порумяней? (Садится, говорит мужу.) Сам выбирай.

Р о ж к о

в (жене). Почему не ешь?

Р о ж к о в а. Не до еды мне. Сыта по горло… (Спохватилась, спрашивает Леню.) Вкусные?

Л е н я. Угу.

Р о ж к о в (жене). Чем расстроена? Опять из-за каких-нибудь пустяков?

Р о ж к о в а. Все, что творится в доме, в семье, для тебя пустяки. У тебя есть аэродром, самолеты. Но тебе этого мало, теперь я знаю… (Опять спохватилась и умолкла.)

Р о ж к о в. Ясно. Чую его голос.

Р о ж к о в а. Это мой голос.

Л е н я (отодвинул тарелку). Зачем дед ездил к начальнику аэроклуба? Какое он имеет право?!

Р о ж к о в а. А кто ему запретит? И откуда ты знаешь, куда и зачем он ездил?

С о к а л ь с к и й (в дверях). Ездил! (Он медленно подходит к Рожкову.) Ты знал, что Леня подал бумаги в училище летчиков? Ты подбивал его на это? Солдафоном был, солдафоном остался, а теперь парню жизнь калечишь? (Рожков невозмутимо ест.) Молчишь?

Р о ж к о в а. Садись есть, папа. Ведь можно после ужина…

С о к а л ь с к и й. К черту ужин!

Л е н я (вскочил, стукнул вилкой по столу). К черту ужин! Какое право он имеет кричать, наговаривать?!

С о к а л ь с к и й. Притихни, сопляк, когда старшие ведут разговор.

Л е н я (тихо с возмущением). Хорошо, старших не перебивают. Но и слушать тебя, дед, не хочу! Противно! (Убегает.)

С о к а л ь с к и й. Ишь, уже о правах заговорил. Он уже их знает. Обучили… Я тебя спрашиваю, Дмитрий. Тебе кто дал право распоряжаться чужой судьбой?

Р о ж к о в (медленно поднимает голову). Не шумите, хозяин. Знаете, как туго с жильем. Все обещают квартиру, а нам деваться некуда.

С о к а л ь с к и й. Я о другом, Дмитрий.

Р о ж к о в. Ах, о чужой судьбе? О молодой жизни, которую я, солдафон, калечу? Так ведь это и моя судьба. Разве я себе враг? Обрубать парню крылья не дам! Да он и сам не позволит.

С о к а л ь с к и й. Крылья! Нахватались красивых слов, икары новоявленные. Спустись на землю. Хотя откуда тебе понять святое чувство родителя, горе матери? Так вот, я тебя предупреждаю, ты партийный, а в партии насчет семейного быта строго. Я на твое самоуправство пожаловаться могу.

Р о ж к о в. Удивили! Вы на всякое способны. Помню, как сманивали меня в артель, как ваш приятель в тюрьму меня упрятал.

С о к а л ь с к и й. Какой приятель? В том несчастье я неповинен. А в артель, верно,

звал. О семье заботился. Знал цену считанным твоим рублям, хотел, чтобы Катя и Ленька не жили в нужде. Но уж коль вспомнил былое, так почему — одно лихо? Это я, чтобы Ленька не рос сиротой, с безотцовской метрикой, в дом тебя принял, зятем признал. Не перебивай, мне твоей благодарности не надо. Я от тебя одного требую: живем под одной крышей — уважай порядки в доме. А насчет жалобы не беспокойся, кому охота сор выносить?

Р о ж к о в. Нет, пишите жалобу: «Коммунист Рожков разрушает семью». Вас спросят: «Чью семью? И зачем это Рожкову?» Цену считанным моим рублям знали… Да я богаче вас с вашим домом, огородом, всем скарбом. (Решительно.) Не буду больше ждать ордер на квартиру! Уедем, снимем комнату, угол. Но пока здесь живу я, моя жена, мой сын…

С о к а л ь с к и й (вспылив). Врешь, примак! Здесь живет моя дочь, мой внук. И не будет по-твоему!

Р о ж к о в. Нет, будет!

С о к а л ь с к и й, сильно хлопнув дверью, ушел в соседнюю комнату. Входит Р о ж к о в а.

Р о ж к о в а. Весь поселок своим криком разбудите. Не пора ли, Дима, уняться?

Р о ж к о в. Пора. (Опорожнив полевую сумку, он складывает туда полотенце, мыльницу.) Пора, Катя!

Р о ж к о в а. Ты куда?.. (Испуганно.) Не пущу, никуда не пущу!

Р о ж к о в (мягко отстраняя жену). Чего всполошилась? С войны вернулся, с Колымы… Могу я на пару дней по собственной воле отлучиться? Если на новой работе дадут комнату…

Р о ж к о в а. Не поеду в чужие края.

Р о ж к о в. Нет чужих краев. Есть чужие люди.

Р о ж к о в а. Папа нам добра желает.

Р о ж к о в. Это добро поперек горла… Жалеешь его — оставайся!

Р о ж к о в а. Не пугай… Подумай, что люди скажут? Дима, что скажут люди! Бросил семью, уехал ловить счастье, и опять я — ни жена, ни вдова! А Ленька? Что я Леньке скажу?

Л е н я (появляясь в дверях). Ничего говорить не надо. Надо, мама, оставить нас вдвоем. Не уедет папа. Иди… (Он провожает мать на кухню, плотно закрывает за нею дверь.) Отец…

Р о ж к о в (тяжело опустился на стул). Отец, отчим, примак… (Горестно усмехнулся.) Нашел, старик, чем попрекать! Да и чем плохое слово — отчим?

Л е н я. Меня это слово оскорбляет. Меня! Я сегодня… Я ведь все знал до встречи с Лаврушиным. Как вы не понимаете, что это обидно! У меня был хороший отец, у меня есть хороший отец… (Кричит.) Так зачем вы об этом? Зачем?!

Р о ж к о в. Успокойся. О чем у нас разговор? (Леня молчит, Рожков ногой придвинул стул.) Садись… Может, действительно нет во мне этого… родительского… Ну, зачем ты рвешься в летную школу, да еще военную?