Наглядная геометрия

Гильберт Давид

Р о ж к о в. Из жалости часто лгут, из жалости обнадеживают. Нет ничего хуже, и я не хочу, чтобы между нами это было. Хватит и об этом! Пойдем, на Леньку посмотрим. Распластался на кроватке вот так. (Показывает.) Кулачки сжаты, ножки поверх одеяла.

К а т я. Любишь его?

Р о ж к о в (пожал плечами, смутился). Разве я знаю, как любят отцы?..

К а т я долго смотрит на Р о ж к о в а, даже губы прикусила, чтобы не проговориться. Измерила его взглядом, приблизилась

вплотную.

К а т я (строго). Не знаешь… И я не знаю, зачем тебе свободному и одинокому, счастье мое материнское, горе мое вдовье. Зачем?

Р о ж к о в. Я искал тебя и нашел. Я остался здесь не по желанию твоего отца. Это, конечно, не объяснение в любви. Только нужно ли…

К а т я (испуганно). Нет, не нужно!

Слышен шум приближающейся компании. Д м и т р и й и К а т я разошлись в разные стороны. Входят С о к а л ь с к и й, Л е в к и н, С е н и н.

С о к а л ь с к и й. Молодые уже дома? Знакомьтесь. (Представляет гостей.) И прошу за стол. Что ж ты, Катенька, не похвалишь меня? Без тебя сервировал. (К Левкину.) Уважаемый Валерий Петрович, здесь ваше место. Будьте и в гостях столоначальником.

С е н и н (он уже навеселе). Наказали мне врачи придерживаться строгой диеты. Того нельзя, этого… Но при виде рыбки, которая, как известно, по суху не ходит… Хе-хе! Скажите, Екатерина Антоновна, вы своих мужчин не держите на диете?

К а т я. Какая сейчас диета, хоть бы по карточкам крупу отоварили… Может, кому и нужна диета, а Дмитрий — рабочий человек, ему поесть надо.

С е н и н (с наигранной обидой). Это выпад, вылазка. А мы? Кто мы такие? Мы — производители материальных ценностей. Вот этих, например. Узнаю жакеточку нашей артели. (Осклабился и бесцеремонно ощупывает Катину жакетку. Интимно.) Люкс! Вот я какой… Начал с диеты, перешел на жакеты, хе-хе.

Л е в к и н. Ладно тебе, молодой женщине это неинтересно.

С е н и н. Ах, до чего мы нелюбим прозу жизни! Я, Валерий Петрович, не чистоплюй. Не брезгую работать на отходах, чтобы жить на приходах. На том держимся. Не на собрании выступаю, здесь, надеюсь, все свои?

Л е в к и н. Иссяк ваш регламент. (Поднял рюмку.) Твое здоровье, Антон Саввич. (Повернулся к Рожкову и Кате.) За молодых! (Сенину.) Ну, этот уже выпил… Так, дай бог, не последнюю в этом обществе. (Сокальскому.) А хата твоего соседа — развалюшка. Зачем купил? В надежде со временем обновить. Подведу каменный фундамент. Крышу покрою железом, железо — масляной краской.

С е н и н (наливая Рожкову, кивнул в сторону беседующих). Дельцы! Учись разуму… Был у меня перед войной пятистенный дом под Волоколамском. Поди знай, что немец туда допрет. Пепел остался. А вот Антон Саввич будто знал, к востоку

от Москвы строился. И приехал ты в обжитой дом, к родному очагу да к сладкому пирогу. (Взглянув на Катю, опять осклабился и хихикнул.) Значит, фортуна. Выпьем?

Л е в к и н (продолжая беседу). Участок мне нравится, есть где посеять, есть где детишкам поиграть. А их трое. (Рожкову.) Сколько лет вашему малышу?

С о к а л ь с к и й (выручая Рожкова). Четвертый годок Леньке пошел.

Л е в к и н. На год старше моей Зинульки. Глядишь, когда-нибудь и породнимся.

С е н и н. Дочка, дачка, тишь да гладь, ах, сама садик я садила… Ничего бобылю мне не надо, только надо (прильнул щекой к рюмке) тебя мне одну… (Опрокинул в рот рюмку, встал, вытащил из кармана брюк бутылку коньяка. Обращается к Рожкову.) Цени! За наше знакомство, общие успехи и… (обращается к Кате) за возвращение доблестного мужа.

Р о ж к о в (резко). Пить не буду!

К а т я. Он не будет, ему нельзя. Он до рассвета уезжает на аэродром.

С е н и н. Какой там тарадром? Не прикрывай рюмку. Первый раз встречаю фронтовика, чтоб отказывался… Давай, герой!

Р о ж к о в (поморщившись). Герой… Будет вам болтать!

С е н и н. Не прибедняйся. «У нас героем становится любой… Мы будем петь и смеяться, как дети»… Валерий Петрович, я правильно высказываюсь?

Л е в к и н. Это же песня, из нее слов не выкинешь.

С е н и н. Именно! Не возражай, пей!

С о к а л ь с к и й (примирительно). Не будем торопиться. Я тоже заветный стишок припомнил: «Спящий в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий!» Вот она, простая мудрость, Дмитрий.

Р о ж к о в (резко встал). Пользуйтесь! Без меня.

С о к а л ь с к и й (в наступившем замешательстве). Дмитрий, гостей не обижай.

Р о ж к о в (глухо). Не обижать гостей? (Покосился на Сенина.) Пусть пьет, а петь не смеет! Если такого не остановить, он и сейчас заладит, как до войны: «Небеса над врагом почернеют грозной тучею…» А видел он, как чернело над нашей головой? Видел, каким пламенем горели наши «Чайки» в первых воздушных боях? «Будем смеяться, как дети…» Не люблю!

С е н и н (поднялся, заметно протрезвел, вызывающе спрашивает Рожкова). Это как вас понять?

Р о ж к о в (Сокальскому). И не в гробах хоронили мы близких, Антон Саввич. Не в гробах. Обидно слушать разговоры. За павших в бою обидно. За безымянные братские могилы. За вдов и сирот. Обидно за нашего…

С о к а л ь с к и й (резко). Прекрати, Дмитрий!

Тягостная пауза. К а т я оробела, молчит, умоляюще смотрит на Р о ж к о в а, испуганно — на о т ц а.