Наират-2. Жизнь решает все
Шрифт:
— Значит, деньги зарабатываешь?
Бельт протянул было руку к коробочке, но прикоснуться ему не позволили.
— Э нет, это особый заказ для особых людей, — Кошкодав рассмеялся. — У меня одни сплошные особые заказы. Все бегут от себя, словно не знают, что это невозможно. А деньги… Да, сначала мне нужны были деньги. Очень нужны. Наирэ не всегда значит богатство. На улице подыхать никому неохота. Зато теперь я — хозяин чужих снов. Правда, звучит? Смотри, сколько их.
Шкатулочки, шкатулки, табакерки, мешочки из скользкого шелка и украшенные серебряными пластинами рога. Строй чужих болезней, пагубных привязанностей,
— Я могу прекратить все это. Мне есть на что жить, — Кошкодав, пошатываясь, поднялся. — Но в эту лавку сядет кто-то другой, более сговорчивый и менее брезгливый. Слышишь, Бельт, нельзя быть слишком брезгливым. К тому же это — одна лавка из многих. А к ощущению брезгливости со временем привыкаешь.
— Это то, что ты должен был мне объяснить?
— Нет, вовсе нет, — пальцы Кошкодава легли на глаза. — Первое: тебе больше не стоит подолгу бродить по улицам Ханмы. И второе: велено передать, чтоб завтра ты был готов. Утром придут. Оденься прилично, потому что пойдешь в хороший дом. Там подтверждение того, что тебя не обманывают и хотят помочь. И не только тебе.
— Спасибо, — это Бельт сказал вполне искренне, потому как подобного подарка — неужели разрешат с Лаской встретиться?! — он не ожидал.
— Моей заслуги в том нет.
Бельт хотел было уйти, но остановился на пороге. Если Кошкодав учился на кама, то должен знать.
— Послушай, если кто-то… лишился глаз, может ли кам — очень хороший кам! — вернуть их?
— Вернуть? Вопреки воле Всевидящего? — Кошкодав зашелся хрипловатым смехом. — Истории про всемогущих камов изрядно преувеличены. Камы вообще редко способны на чудеса и великие свершения. Куда чаще их творят обычные люди.
Зарна сидела над пяльцами, тыкала иглой в натянутую ткань, почти не глядя. Порхала иголочка, пробираясь сквозь плотные нити, тянула алый шелк, стежок со стежком создавая предивный узор. Поползут по подолу огненные лозы, на которых капельками-жемчужинками вызреет виноград, сядут птицы с перьями лазоревыми и золотыми, темным янтарем заблестят глаза их.
Но сейчас Зарну меньше всего интересовала канва. Склонив голову чуть набок, она разглядывала мужчину, появление которого в доме нарушило сложившийся уже порядок жизни. Это из-за него девоньку уснуть заставили, да так глубоко, что и не поймешь — сон это еще или что пострашнее. Зарна сперва-то крепко перепугалась и начала перо куриное к девонькиным губам прикладывать: дышит ли? Дышала. И теперь, во сне, почти красавицею стала, исчезли с лица недоверие, злость, ушел страх, который девонька старательно прятала. Но у Зарны глаз цепкий, она с рожденья людей верно читала. И этого, у кровати сиднем сидящего, получше будущего узорчатого шитья представляла.
Кемзал новый, почти неношеный, нарядный даже, да видно — непривычный. То дернется, то плечом поведет, то начнет за пуговицы хвататься, проверять, на месте ли. Сапоги тоже новые, да не к кемзалу — высокое голенище, темная гладкая кожа и едва заметный выпил по подошве — под стремя.
— Она всегда теперь так? — спросил мужчина, повернувшись к Зарне; оцарапал цепким взглядом.
— Да, господин, — ответила Зарна, как учили, и мысленно зарок дала этот грех перед стенами бурсы отмолить. — Хан-кам велели…
Не дослушал, снова повернулся. И ведь битый час уже сидит и ничегошеньки делать не пытается. Хоть бы словечко ей сказал, авось бы сквозь сон да услышала? За руку б взял или еще чего придумал, так нет же. Одно слово, мужик, оглобля бесчувственная.
От волнения иголка пошла косо и пребольно ужалила в палец. И почудилось Зарне, что это собственная бабка на нее сердится: дескать, сама-то хороша, внученька, врешь человеку, в глаза глядючи, злое наговариваешь.
Переживает он, по правдочке-то. Вон едва заметно глаз дергается, как и щека, шрамом перетянутая. И сам шрам будто бы бледнее стал. Руки, которые — вот уж точно не к кемзалу — в заусенцах и бляшках мозолей, в кулаки сжалися.
В двери сунулся Ирджин, произнес:
— Пора.
И снова исчез в коридоре. Кружит над девонькой, как коршун. А есть и Паджи, и еще кто-то, за домом присматривающий, да так пристально, как даже бабка не следила за девичеством своей внучки Зарнушки.
Зарна еще ниже склонилась над вышивкой, а потому не увидела, откуда шрамолицый достал цепочку: нарядную, сплетенную из тонких звеньев, украшенную зелеными камушками.
— Пригляди, чтоб не украли, — попросил, обвивая худое девонькино запястье. Увидел порезы, помрачнел, но спрашивать не стал, наверное, сам все понял.
— Пригляжу, — ответила Зарна и добавила: — Туточки ее не обижают. Туточки спокойно.
— Хоть где-то, — непонятно сказал он, поднимаясь. — Ты… На вот, возьми.
Серебряная монетка скользнула в Зарнину ладонь, обожгла бабкиным укором — неправильно это с двух хозяев кормиться.
— Возьми-возьми. И если вдруг ей случится в себя придти, то передай, что я все еще не наир. Я вернусь.
Зарна и передала Ласке, все как было. А потом, повинуясь невысказанной вслух просьбе, долго и подробно рассказывала о шрамолицем. Куда как подробнее, чем за день до того Кырыму. Ну да тому и Ирджин доложится.
— Не наир… — девонька гладила цепочку, останавливаясь на глазках-камушках. — Если не наир, то и вправду вернется. Только зачем, а? Почему ты не сказала ему правды? Незачем возвращаться. Ничего он не изменит! И менять уже нечего. Все. Кончилась жизнь. Моя кончилась. А его — следом…
— Не тебе решать. И не ему. Один Всевидящий над миром властен, — возразила Зарна, на том разговор и закончился.
А денечка через два после него толстая кухарка, с которой Зарна нет-нет да разговаривала о том и о сем, принесла новость: поутру в Белые ворота вошел поезд под синими бунчуками и стягами Тойвы-нойона.
В Ханме начинался сбор к Великому Курултаю.
Триада 3.3 Туран
Трудно удержать власть новому государю. Трон, каковой видится малым людям твердыней, подобен крепости с глиняными стенами. Сила же и верность подданных — вот камни истинной власти, и подобно раствору строительному крепит камни сии страх и разумение, что без властителя воцарится хаос вечной войны, в которой не будет счастья, но одно разрушение…