Накануне
Шрифт:
Крымов ел с аппетитом: за день пришлось немало поездить, сгонять за город, на дачу к Бадмаеву, тибетскому доктору: тоже алексеевский друг, было поручение из Ставки. Пообедать так и не удосужился. Слушал он плохо, вполуха: говорилось знакомое, петое-перепетое газетными передовиками-щелкоперами. О разрухе, о том, что на фронт взяли 16 миллионов, то есть 47 процентов всех взрослых мужчин, притом самых работоспособных, почему народное хозяйство пришло в полный упадок: топлива нет, нет металла, заводы дают едва половину того, что нужно оборонной промышленности. Транспорт совсем развалился, продовольствия нет, надвигается
Крымов перестал жевать. Он перебил очередного оратора:
– За это Александра Ивановича Гучкова благодарите. Заводчики всей смуты - рабочие. А он их насадил к себе в Военно-промышленный комитет и цацкается...
– Виноват!
– вспыхнул Гучков.
– За Рабочую группу я заступлюсь. Надо сказать по чести - лучших союзников в деле обуздания пролетариата нельзя и желать... Если б не она - давно бы плотину прорвало...
– Было - прошло, - отозвался с того конца стола голос.
– Генерал, по-моему, прав. Рабочая группа за последнее время стала не тем голосом разговаривать. Не сегодня-завтра и ее понесет. Собственно, пора бы и комитетских рабочих ваших, с прочими социалами вместе, за решетку.
– Да я и не спорю, - нервно сказал Гучков.
– Под давлением рабочей массы... а она накаляется день ото дня, я это особо подчеркивал в своем выступлении, - и группа начинает сдавать... Я даже не возражаю против ареста... Пожалуйста! Но именно потому и необходимо круто повернуть руль. Пока Россия возглавлена безглавием Николая, никакого перелома быть не может. Наши доблестные союзники того же мнения. Более того: они ставят переворот непременным условием дальнейшей помощи, а мы без этой помощи не проживем и трех дней. Надо кончать. Мы ждем вашего слова, Александр Михайлович.
– Моего слова?
– Крымов нарочито медленно отпил вина.
– А что ж, собственно, говорить? Конечно же, ясно: России не такой царь нужен, как Николай.
Он снова взял бокал, как будто давая "гражданским" время продумать его слова.
– Злой карлик!
– подхватил Свечин, довольный, что нашелся, наконец, сюжет, по которому и он может высказать компетентное мнение. Ничтожество, нуль! Я ж у него в эскадроне был младшим офицером, когда "возлюбленный монарх", будучи наследником еще, командовал... Даже как строевик - никуда... И ездить не умеет... Да и вообще - ничего. Покойный Распутин о нем прекрасно сказал: "Какого черта от него толка? Все равно, что права, что лева, - папаша ничего не понимает".
За столом засмеялись. Свечин окончательно вошел в азарт.
– С женщинами, и то... Мне Матильда Феликсовна рассказывала... Когда она еще с ним была, он каждый день приезжал, и можете представить, вместо нормального времяпрепровождения целые вечера играл с отцом ее, стариком Кшесинским, балетчиком, в дураки... А с ней - пас!
Крымов оглянулся на Свечина, брезгливо морщась:
– Вы бы, к слову, эту самую Матильду уняли, между прочим, если вы с нею
Милюков постучал ножом о тарелку:
– Я извиняюсь. Вы не находите, господа, что разговор принял несколько... партикулярный характер. Насколько я понял глубокоуважаемого Александра Михайловича, ему угодно уточнить вопрос о будущей смене.
"Понял, шельма, - с удовлетворением подумал Крымов и прихлебнул вина.
– А ну-те?.."
Милюков продолжал, обращаясь к одному Крымову:
– В отношении формы правления - на данный, по крайней мере, момент разногласия между партиями не имеется: в отсталой, - и экономически, и культурно, и морально, - полудикой, темной и вшивой России единственным возможным государственным строем является строй монархический.
Крымов кивнул.
– Даже представители социалистических партий, - исключая большевиков, конечно: но это же не политическая партия, а секта, - не выдвигают в настоящее время требования республики. Конституционная монархия, стало быть. Вопрос только в кандидатуре на престол. И в данном отношении существует также полное единодушие: малолетний цесаревич Алексей, при регенте - великом князе Михаиле Александровиче.
Крымов нахмурился. Михаил? Это новость. Алексеев ничего подобного не говорил.
– Ви-но-ват!
– перебил он, раздельно и веско расставляя слога. Армия... я имею в виду, конечно, офицерский корпус... наилучшей кандидатурой считает кандидатуру великого князя Николая Николаевича. Он о-ч-чень популярен в войсках, - даже среди солдатишек, - особенно после того, как по интригам немецкой партии - императрицы и ее присных - смещен с поста главковерха. И по характеру своему, будьте уверены, его высочество покажет класс: настоящий монарх.
Голос Милюкова прожурчал, мурлыкающий, ласковый.
– Виноват! В этом вопросе у нас полная, смею заверить, договоренность с генералом Алексеевым. Мы, конечно, относимся к его высочеству с бесконечным уважением, и первым актом нового правительства будет восстановление его в звании главковерха. Но в отношении трона у нас (он особо ударил на слове), союзников, твердое убеждение, что Михаил... именно, как вы изволили сказать, - по характеру...
"Оседлать думают, - соображал Крымов, поглядывая на топорщившиеся в такт речи милюковские белые усы.
– Михаил рохля, колпак, действительно... И женат черт знает на ком... "Демократия". Ладно. Там видно будет. Михаил Васильевич согласился, стало быть, тут у него какой-то ход есть".
Гучков, переглянувшись с Милюковым, спросил вкрадчиво:
– Так как же, Александр Михайлович, прикажете понимать? Вы и ваши... я разумею: группа офицеров-патриотов, возглавляемая вами, - против?
Крымов пожал плечами.
– Должен доложить. Я и "мои", как вам угодно было выразиться, солдаты. Наше дело - вот!
Он выпростал эфесом вверх свесившуюся под стол, под белую, туго накрахмаленную скатерть, шашку, с широчайшим, едва не в ладонь шириной, клинком.
Клинок произвел впечатление. Лысые и расчесанные головы наклонились вперед. Терещенко прошептал что-то восторженно о былинах и о музеях. Как же иначе: он же - знаток, меценат. Крымов докончил: