Накануне

Мстиславский Сергей Дмитриевич

Сегодняшнюю летучку в своем механическом цехе мастер Ефимов проверил: чужих нет. Со стороны в цех зашла только Марина Никольская, фельдшерица заводской амбулатории. Но ей по ее должности свободный пропуск во все цеха: свой заводской человек, притом не рабочий, а служащий, - а служащие, известно, люди хозяйские. Впрочем, для точности доклада начальству, присутствие Никольской Ефимов себе отметил.

Точностью докладов своих Ефимов законно гордился. Не в пример другим мастерам, он каждый раз достоверно излагал, кто и что именно говорил. Ибо, не в пример другим мастерам, он каждый раз незримо, так сказать, присутствовал на летучке: из

конторки в цех в стене просверлен был им самолично слуховой ход - просверлен столь искусно, что незнающему нипочем не найти. Если приложить к ходу ухо, - слышно отчетливо.

На сегодняшний день мастер Ефимов допустил, однако, промашку: не сразу прислушался, первое слово, начальное, пропустил: наверно, было короткое. Говорил, уже возражая кому-то, Шиханов, и из возражения было видно, что внесено предложение на девятое января объявить забастовку в память расстрела пятого года.

Кто внес? Ефимов обругал себя крепко и тихо: для доклада ж очень существенно, кто. Ежели б Павлова, слесаря, третьего дня не взяло охранное, можно было бы голову прозакладывать, что именно он. Павлов в таких делах всегда был первый застрельщик: в докладах ефимовских ему всегда было поэтому главное место: за то и взят.

Шиханова мастер слушал сначала лениво. Шиханов говорит неторопливо и в однозвучье, обстоятельно и пространно говорит: степенный человек, числился в рабочей группе Военно-промышленного комитета - стало быть, лучший помощник администрации против всякого расстройства работ. Затем и учредил эту группу председатель комитета господин Гучков, именитейший коммерсант и заводчик. Насчет царя и капиталистов он, конечно, тоже выражается, без этого к рабочему нынче не подойти. Тем более, Шиханов значится социал-демократом, меньшевиком. Но ведь от слова не сбудется. Это только говорится так: бритва скребет, а слово режет. На деле же слово что! Летун!

В октябре - не будь Шиханова, не миновать бы на Айвазе стачки: сумел-таки уговорить. И сейчас тоже - против забастовки девятого ведет доводы... Хоть не слушай.

Ефимов совсем было отодвинулся от хода, передохнуть, но тотчас же снова, насторожившись, вжался ухом в стену:

– Вместо девятого Рабочая группа предлагает однодневную забастовку в день возобновления занятий Государственной думы - в знак приветствия и поддержки.

Бастовать? Рабочая группа? Ефимов в первый момент даже понять не мог: это что же - и Военно-промышленный поворачивает всем прочим вслед. А с войной как же?

Об этом не сказал, кончая долгую свою речь, Шиханов: только Думе похвальное слово. В цеху захлопали довольно дружно, и тотчас заговорил по визгу слышно - токарь из поляков, Покшишевский. Ефимов наморщился. Этот - свистун. Как начнет, так и кончит: "В борьбе обретешь ты право свое". "Долой, долой" - через каждое слово, только звон по мастерской. И о нем Ефимов докладывал, а почему-то охранное не берет.

И сейчас разоряется. Ясное дело, рад стараться: и за девятое, и за Государственную думу особо... И про Керенского особо кричит...

Похлопали и ему.

Переждал, послушал опять... Не сразу признал по голосу. Сосипатр Беклемишев, как будто. Верно. Сосипатр и есть... Ефимов насторожился, напряг слух, опять прилип ухом к ходу. До сего времени не было еще случая, чтобы Сосипатр выступал. Парень, прямо сказать, на образец: хотя молодой еще, всего двадцать пять лет, но уже высокой квалификации, приличного заработка, хорошо грамотеи. Притом, из наследственных, так

сказать, айвазовцев: и отец и дед до самой смерти на заводе слесарями работали. И политикой будто вовсе не был зашиблен: когда в Рабочую группу выборы шли, его по цеху против Шиханова выставляли: в цеху Сосипатра особо уважают и любят. Отказался, не пошел в группу. И на митингах никогда голоса не подымал.

А сейчас...

А сейчас... прямо слуху своему не поверил Ефимов. Начал Беклемишев будто ладно: против забастовки в день Думы, против того, чтобы "думских звонарей" поддерживать, но дальше - о "кровавом воскресенье", о том, чтобы девятого обязательно бастовать... Да в каких словах... Хоть Павлову в пору...

Ефимовская спина, согнутая, давно уже ныла, но мастер не отгибался от "телефона", ловя каждое слово. Голос Сосипатра, вздрагивавший сначала от непривычки, должно быть, на людях говорить, звучал уже ровно и крепко.

– Девятого, стало быть, бастовать. Но я еще так скажу, товарищи. Одной забастовки, безусловно, мало. Стачка, какая б она ни была, все же дело, так прямо сказать, домашнее: дальше своего квартала, много, района, - не уходит. И получается вроде того, что у себя дома кулаком по столу стучать. По прежнему времени для острастки хозяину, для повышения заработка и иных, домашнего - так скажем - порядка дел, - и стачки, конечно, было достаточно. Но сейчас перед рабочим классом...

У Ефимова быстрым частым дрогом заморгали ресницы. "Классом"? Да он что, социал-демократ? Только от них о "рабочем классе" и слышишь".

– ...перед рабочим классом покрупнее задачи: нынче надо крепко, под самый корень брать. Пора от таких забастовок, розничных, вообще, выступлений, переходить к общей организованной борьбе за общие требования. Пора выходить за фабричные стены - на улицу.

"На улицу?
– задохся от волнения Ефимов.
– Это что ж будет? К чему зовет?"

А Сосипатр продолжал. В цехе тихо стало совсем: никто не шаркнет, не кашлянет.

– На улицу надо выходить, товарищи. В уличных выступлениях соединяться - по районам, по заставам, по всему рабочему городу. Рабочих в Питере - четыреста тысяч. Одних нас, металлистов, без малого тысяч сто шестьдесят... И вся беда в том, что мы еще - вроссыпь, без единства живем... А если мы соединимся, - такая сила будет, товарищи! Прямо скажу необоримая сила. Начнем выступать вместе в общих демонстрациях, под общим кличем, - каждый эту силу почувствует и поймет... И поймет, что одна у рабочих дорога и борьба одна, - и в каждом из нас от этого силы вдесятеро прибавится. Вот с девятого, я предлагаю, так и начнем.

Голос чей-то перебил тонким вскриком:

– На расстрел зовешь? Как в пятом году было.

Ефимов хихикнул тихонечко:

– Гришка старается... Ах, и мастак же, стерва... А ну-кася, Сосипатр, вывернись... Что это... Смеется, никак...

Сосипатр смеялся действительно. И голос - еще звонче.

– Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся... Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас... На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны - еще круче нашего... Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся... В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат - побратаемся живо.