Накипь
Шрифт:
Литвинов усмехнулся, встретив ее взгляд.
– Ты замечал, – сказал он Архипову, – что в душе, каждая женщина – мещанка. Ей нужно такое место, где бы она могла развести цветы, повесить шторы и расставить безделушки. А потом хвастать подружкам, где и по чем были куплены шторы, как они сочетаются с обивкой дивана и цветом обоев. Без этого они не могут чувствовать себя счастливыми.
Света покраснела, но не потому, что слова Литвинова ее смутили, а потому, что разговор о вещах, еевещах, которые она выбирала и покупала, был ей приятен.
– Ну это только в восемнадцать лет с милым
– Не знаю, я как-то об этом не думала…
– Женщина – не собачка, чтобы спать на коврике, ей нужна…
– Пуховая перина? – закончил за нее Литвинов. – Я же говорю, мещанка…
Кровь бросилась Рите в лицо, и она на мгновение задохнулась, но никто этого не заметил, потому что входная дверь снова отворилась, послышалась торопливая и слишком громкая иностранная речь, на которую и Архипов, и Литвинов невольно обернулись. Архипов узнал иностранца из музея. Под мышкой он держал велосипедный шлем, а за спиной у него был навьючен большой рюкзак. Он долго тыкал пальцем в меню и объяснялся с официанткой. В этих объяснениях, происходивших большей частью на английском, проскользнули, тем не менее, два русских слова: «окрошка» и «селедка».
Сделав заказ, он прошел в глубину зала к самому большому столу и, скинув рюкзак со своей горбатой спины, плюхнулся на диван. Усевшись, он принялся вращать глазами, осматриваясь с выражением дружелюбного любопытства, которое вообще свойственно путешественникам, особенно иностранным. Это выражение как бы сообщало сразу две вещи: во-первых, что хозяин его, не имеет предрассудков и потому готов найти приятное и интересное во всем, что ему случится увидеть, узнать или попробовать, а во-вторых, что пока его удивляют и радуют все те признаки цивилизации, отсутствия которых в душе своей он опасался.
На лице Литвинова тоже появилось особое выражение. Оно было инстинктивным ответом русского лица – иностранному, и возникло само собой, без всякого участия Литвинова. В углу его рта дрогнула и замерла маленькая морщинка снисходительного презрения.
Архипов вдруг почувствовал скованность и даже робость, словно присутствие этого иностранца в лосинах чем-то могло его стеснить.
А иностранец, продолжая свой дружелюбный осмотр потолка и стен, вдруг остановил взгляд на их столике. Он, видимо, узнал Риту, потому что лицо его сразу оживилось. Он высоко поднял руку и помахал. Рита кивнула, тогда иностранец выбрался из-за стола, цепляясь длинными ногами за диваны и стулья, и направился к ним. Остановившись рядом, он что-то быстро заговорил. Обращался он преимущественно к Рите, но его глаза, пробегавшие по всем лицам попеременно, и всем одинаково улыбавшийся большой и влажный рот как бы подразумевали, что разговор относится и к ним.
На вид ему было чуть больше сорока. Черные с проседью волосы немытыми сосульками свисали до плеч. Его лицо, узкое и скуластое, задубело от загара, и словно покрылось пылью.
Робость Архипова только усилилась. Это была дремучая робость китайца перед белым человеком с его европейским костюмом и цивилизацией, робость перед тем, что буйабес лучше щей, а круассан лучше калача. К тому же, не считая
По смущенному взгляду Светы он догадался, что она испытывает тоже самое. Литвинов улыбался, положив подбородок на кулак, а маленькая морщинка в углу его рта делалась глубже. Одна только Рита, похоже, чувствовала себя свободно. Цвет ее лица снова стал матовым и ровным.
– Что он хочет? – спросил Архипов у нее.
– Навязать себя нам, – ответил Литвинов. – Он в простоте своей решил, что должен быть открытым и знакомиться с туземцами, и что туземцам это приятно. Объясни ему, – сказал он Рите, – что мы – нация угрюмая и развлекать его не хотим.
Рита бросила на него взгляд из-под темных бровей, ее лицо слегка побледнело, а в глазах что-то вспыхнуло и перевернулось.
– Он приглашает нас пересесть за свой столик, – сказала она.
– Зачем? – не понял Архипов.
– Потому что за нашим – недостаточно места, – нетерпеливо ответила Рита.
– Для нас достаточно, – сказал Литвинов.
Она встала и взяла в руки сумочку. Архипов тоже бестолково поднялся, не зная, что ему делать: то ли идти за ней, то ли оставаться. Литвинов не шелохнулся, его улыбка превратилась в две складки, тянущиеся от углов рта к носу.
– Ладно, идем, – сказал он.
Зрачки заострились и заблестели в его глазах.
– Come on, come on… – лучезарно улыбался и махал рукой иностранец. – I’m glad to talk with Russian guys.1
Произошло общее перемещение за другой столик. На большой диван справа от Риты сел иностранец, слева упал Литвинов. Света и Архипов уселись на стулья – напротив.
Тут иностранцу принесли обед, и объяснилось значение двух русских слов: «окрошка» и «селедка». Подача окрошки целиком работала на иностранное воображение. В глубокой тарелке горкой лежал салат, в котором отчетливо различались огурцы, яйца и отварной язык, в маленьком запотевшем кувшинчике шипел холодный квас, по трем крохотными мисочкам были размазаны горчица, хрен и сметана. «Селедкой» оказалась, конечно же, селедка под шубой.
– А! Замечательно! Я слышал об этом! Суп, который не надо варить! – обрадовался иностранец, когда официантка при нем налила в тарелку квас из кувшинчика. Он полез маленькой ложечкой в хрен и сунул ее в рот. Хрен тут же выбил слезу из обтянутого морщинками, искрящегося голубизной иностранного глаза.
– Я уже пробовал «борщ» и «котлета по-киевски», – сказал он, счастливо глядя вокруг, и этим, как бы приглашая всех остальных порадоваться своему удовольствию от борща и киевских котлет.
– Не всем нравиться русская кухня, – продолжал он. – Друзья говорили мне: «Луи, тебе не понравиться…», но я решил: «никаких предрассудков»! I am open-minded. I decided to give it a chance2, – развел он руками, словно подчеркивая свое намерение«to be open-minded».
– И как ваше мнение? – спросила Рита.
– Great! Немножко— как это?.. – specific, but great!3 Я думаю, это главное, когда знакомишься с чужой культурой – быть открытым. Поэтому у меня нет предрассудков ни против вас, ни против вашей страны. Я знаю Льва Толстого, Достоевского… My grand-grand-father was a Russian nobleman4… дворянин…