Накипь

Панова Ксения

В ответ на это замечание из комнаты интеллигентнейших супругов, Михаила и Галины, донесся талантливо закрученный многоэтажный русский мат, следом – столь же бойкий и затейливый мат в верхнем регистре, на который ответило менее затейливое, зато более грозное восточное ругательство из другой комнаты.

Не успели Василий Иванович и Марина Михайловна опомниться, как дверь спальни счастливых супругов распахнулась, и оттуда вылетела растрепанная молодая женщина. Ударившись плечом о стену, она тут же хотела кинуться в комнату, но дверь перед ее носом захлопнулась. Тогда она стала колотить в нее босой ногой, требуя впустить

ее и грозясь убить своего любимого гражданского супруга. Голос с восточным акцентом, вторя ей, обещал смерть всей квартире, если шум немедленно не прекратится. Дверь не поддавалась и только временами отвечала апатичной бранью. Пнув ее еще раз, женщина двинулась дальше по коридору и, к полному изумлению клиентов Лопухова, принялась лупить кулаком в соседскую дверь.

– Костя, вставай! – кричала она. – Вставай! Меня Мишка выгнал!

Дверь отворилась, из нее вышел Архипов.

– Что случилось? – покусывая нижнюю губу, спросил он.

– Иди, поговори с ним! Скажи, чтобы он меня впустил! Я не могу весь день тут торчать!

Архипов с тоской посмотрел на комнату супругов, на застывших в красноречивом молчании потенциальных жильцов, на Викторию Романовну, искоса поглядывавшую на него, и робко постучал.

– Миша, открой, – сказал он.

Навстречу ему высунулась длинная, в черной шерсти рука и втащила его внутрь.

– Ну вот, думайте, товарищи, – сказал Артур Николаевич, когда он и его клиенты наконец вышли на свет. – Хорошее место, исторический центр, академия рядом – лучше нигде не найдете!

– Да-да, мы подумаем, – Василий Иванович торопливо сгреб супругу под локоть и стал удаляться прочь от дома Растопиной с такой быстротой, что его жене пришлось семенить и подпрыгивать рядом с ним.

Им казалось чудесным, удивительным и странным, что на улицах светит солнце, гуляют праздные люди, и сверкает бликами река. Они прошлись по Летнему саду, сходили в Эрмитаж и, сев в светлом благовонном кафе на Невском, почувствовали себя невероятно, невыносимо, непередаваемо счастливыми.

Не сговариваясь, они решили, что Оля будет жить в общежитии.

Глава 5

Соседи

– Нет, ты понял?..

– Да, понял.

– Точно понял?..

– Точно.

– Вот, епта, смотри! – человек чужой и тот все понял, а ты…ничего не понимаешь!

Михаил Потемкин вывалился в коридор, по-обезьяньи цепляясь за плечо Архипова. Галя, прислушивавшаяся к разговору, отскочила от двери.

– Нет, а что я такого сказала, а?..

– Вон, пусть человек тебе объяснит! – ткнул Миша пальцем в Архипова. – Костян…

Архипов улыбнулся и, что-то пробормотав, попытался ускользнуть к себе. В двенадцать он встречался с Ритой, и уже потерял полчаса. Но Миша крепко держал его.

– Подожди, братан, подожди… Видишь, она опять сейчас начнет, я ведь за себя не ручаюсь…

Но Галя, судя по всему, и не думала «начинать», вместо этого она примирительно спросила:

– Мишунь, ты завтракать будешь?

Миша постоял, склонив голову набок и как бы соображая, верить этой внезапной перемене или нет, потом сказал:

– Давай! И на Костяна чего-нибудь сообрази. Костян, ты ж голодный? Сейчас Галка накормит…

Он двинулся вслед за Галей, одной рукой ощупывая

карман трико в поисках сигарет, другой – повиснув на Архипове.

– Мне и правда пора… – пробормотал Архипов.

– Галка, быстрее там, епта! Костян торопится! – Миша наконец отыскал сигареты и засунул одну в рот.

На кухне он рухнул за небольшой, накрытый клеенкой столик, усадив рядом с собой Архипова. Пока на сковородке шкварчала яичница, а Галя резала хлеб, Миша потягивал пиво и курил, стряхивая пепел в треснувшее кофейное блюдце. Взгляд его, все еще мутный, лениво замирал в одной точке, а рука, подносившая сигарету ко рту, двигалась заторможено и вяло.

Одет он был в растянутую майку, из которой выглядывала черная шерстяная грудь. В шерсти поблескивал серебряный полустершийся образок на замусоленном шнурке.

После завтрака, когда на столе остались в хаосе лежать раскрошившийся кусок хлеба, надкушенная зеленая луковка и остатки подгоревшей яичницы, Галя, моя посуду, покосилась на Михаила и робко загнусавила:

– Мишуня, миленький, вернись на работу… Нам одной моей зарплаты не хватит… – она работала продавцом.

– В шиномонтажку не вернусь, – угрюмо ответил Миша.

– Ну, может быть, не туда… Может быть, в какое-то другое место… Мало, что ли, работ?

Видя, что Миша не отвечает, она стала бубнить себе под нос жалобно и однообразно. Плакательные интонации появлялись в ее голосе сами собой, почти автоматически, и так же автоматически могли смениться криком.

В Гале все было вызывающе-крупно: большие круглые глаза под большими густо накрашенными ресницами, большие полные губы на круглом большом лице, большой, выпуклый и мягкий живот, большая грудь, под тяжестью которой сгибался ее торс. Ей исполнилось двадцать восемь, но все ее тело было бабьим, сдобным и рыхлым.

Миша работал в шиномонтажке последние полтора месяца, и был уволен только вчера. Причина увольнения казалась до крайности обидной: он сменил колесо приехавшему на «Ладе» клиенту, и только-то. То есть не взял с него за «гнутый» диск, не навесил грузиков, оставил старые ниппели. Одним словом, поступил, как полный и круглый дурак. О чем ему прямо сказал старший менеджер Саркисян Армен Гамлетович, а также добавил, что за упущенную выгоду, он, дурак, заплатит из своего кармана. Миша в долгу не остался: припомнив все известные ему ругательства, он излил их на Армена Гамлетовича, после чего был уволен.

Уткнувшись вязким взглядом в Архипова, он сказал:

– Вот он постоянно работает – и что? Много заработал? Похож на миллионера? Голодранец. Работаешь, работаешь – и сдох. Пожить не успеваешь, – он сделал затяжку. – Нет, надо не работать, а как-то по-другому…

– Как это «по-другому»? – передразнила его Галя.

Миша обвел глазами комнату и задумчиво запустил руку в свою кудрявую голову, красивую в фас, и совершенно скошенную в профиль.

В его внешности вообще странно сочетались красота и уродство. Словно природа, задумав его красавцем, вдруг охладела к своему замыслу. У него был хорошо очерченный рот и вместе с тем тяжелая, по-обезьяньи выдвинутая вперед челюсть, глаза чистого ультрамарина слишком глубоко запали в череп, темные, мягко курчавящиеся волосы чересчур набегали на лоб. Нос, начинаясь сразу ото лба, казался слишком коротким, а ноздри при этом выглядели тонкими и даже трепетными.