Наколдую любовь...
Шрифт:
Но Ярина и сама понимала, что после неудачи с Федькой Агнешке будет тяжело смотреть, как все удачно в личном плане складывается у сестры, а потому счастье свое старалась лишний раз не показывать. Больше не сидели девушки рядом перед сном и не рассматривали потолок, улыбаясь, а о Мареке Ярина предпочитала и вовсе молчать, будто опасаясь сглазить свое счастье. Но в душе она по-прежнему готова была летать, окрыленная, от одной только мысли о любимом. Хоть от сестры и таилась, но на встречи с парнем бежала так, будто бы разлука длиной в ночь отнимала у нее возможность дышать, и только вновь оказываясь в объятьях Марека, вновь слыша любимый голос и ощущая на губах тепло и напористость его поцелуев, она оживала.
– Малая, ты меня съешь! – смеялся он, подхватывая
Но как ни таилась Ярина, а Агнешка просыпалась теперь рано, от любого шороха. И каждый раз она слышала, как уходила сестра. Вида, что не спит, она не подавала, но подскакивала всякий раз, едва за Яринкой закрывалась дверь. Девушка подходила к окну и сквозь тонкую занавеску с тоской смотрела, как по бетонной дорожке к калитке бежит ее сестренка, а там, под старой яблоней, ее уже встречает Марек. Агнешка смотрела, как он обнимает и целует Яринку – нежно, трепетно, нетерпеливо; как смотрят два голубка друг на друга, смущаясь глупых улыбок… И болью отзывалось чужое счастье. Как приговор, вновь и вновь всплывали в памяти слова Агафьи: «…Не ищи любви… Не твой это путь… Ни один мужчина тебя не полюбит…» Ну как же так? За что? Почему? Сквозь слезы смотрела Агнешка на влюбленную парочку и невольно представляла, как кто-то так же мог бы приласкать ее, как кто-то так же мог бы на нее смотреть… Защищал бы ее, как Марек – сильный, смелый, ласковый…
Не замечала она в эти минуты, как отчаянно засматривается на чужого парня и невольно, всего на какую-то секунду, представляет себя на месте сестренки.
В первые дни августа повадились идти дожди – теплые, грибные. Но влюбленную парочку они не пугали, не загоняли под крыши домов и сеновалов, – будто не замечая льющейся с неба воды, Марек с Яринкой по-прежнему убегали с утра пораньше и возвращались только под глубокий вечер. Частенько промокшие, но такие счастливые.
Вот и сегодня, как обычно, Яринка спешила на свидание. Тихонько, боясь разбудить сестренку, нарядилась она в белое коротенькое платье, подошла к окошку и улыбнулась: теребя лямку небольшого рюкзака, Марек уже ждал ее у калитки, прячась от яркого солнца в тени усыпанной плодами яблони. Весь нарядный такой, тоже в белом – ну настоящий жених!
Яринка выскочила из дома, подбежала к парню и повисла на нем обезьянкой. Марек вдруг занервничал. Нет, его объятия не стали менее жаркими, и поцелуи – менее требовательными, но почувствовала Яринка, что он хочет что-то ей сказать.
– Что-то случилось? – встрепенулась она, с тревогой заглядывая в глаза любимого.
Но Марек только покачал головой, нервно улыбнулся, обхватил покрепче любопытную свою девочку за талию и повел куда-то.
Куда – она не знала. Они много где гуляли обычно: и по полю побродить любили, в траве поваляться, и за дикой малиной в лес лазили, и на речке плавали, устраивая догонялки на воде, – казалось, все уголки уже облазили! А вот нет. Сегодня вел Марек свою «малую» в какое-то новое место, но молчал при этом как партизан на допросе – на все вопросы отвечал загадочной улыбкой и стремительным, как ураган, поцелуем. В щечку.
Ну и ладно! Не хочет говорить – не надо. В конце концов, какая разница? Главное, что вместе, а так – хоть на край земли. А вот, кстати, и край показался – вышли они вскоре к берегу реки. Марек выпустил Яринку, всучил ей свой легенький рюкзак, закатал штанины до колен, разулся и полез в воду – к зарослям камыша. А через пару минут, спугнув копошащихся там диких уток, вытолкал к берегу старенькую деревянную лодку – местного старосты, деда Митяя.
– Марек?! – ахнула Яринка.
– Да не бойся, я с дедом Митяем договорился!
Да не этого она боится. Просто Яринка растерялась: она ж на лодке ни разу не каталась, а страшно – качается ж! Марек тем временем забрал у нее свой рюкзак – достал из него покрывало и расстелил на одной из скамеек. Для Ярины.
– Давай руку, - протянул он ей ладонь, когда все к отплытию было
Но Ярина растерянно смотрела то на руку его, то на лодку. И залезать в качающуюся посудину не решалась. Тогда Марек подошел, подхватил ее под попу – Ярина только ахнуть успела, вмиг вцепившись в крепкие его плечи, – и перетащил в лодку; оттолкнул посудину от берега и запрыгнул следом.
– Малая, только не говори, что боишься! – рассмеялся он, налегая на весла.
Солнечными бликами заискрилась за бортом прозрачная, чистейшая речушка – настолько чистая, что труда не составило разглядеть и косяки туда-сюда снующих серебристых рыбок, и камешки на дне, и песочек. Яринкин испуг быстро отступил, растворившись в мерных всплесках воды; хоть и цеплялась она еще мертвой хваткой в бортики лодки, но уже не боялась, доверившись уверенному своему капитану. А вот волнение от того, что ждет их впереди, нарастало – сказывались напряженность Марека и нечто неуловимое, повисшее в наэлектризованном воздухе.
Ярина сидела напротив Марека, на деревянной скамье, заботливо укрытой покрывалом во избежание неприятных заноз, и смотрела, как парень мастерски управляется с веслами. Сильный и очень красивый – как красивы те, кого мы любим. Она невольно залюбовалась им, а тут еще и жаркое августовское солнце услужило: оно беспощадно палило, и Марек, не выдержав, расстегнул рубашку…
Просто жарко – никакой подоплеки. Но внутри Яринки от его невинного жеста все затрепетало и возмутилось, пробежав по позвоночнику волнительной дрожью. Боясь выдать себя, Ярина стыдливо опустила глаза, но не выдержала, и уже через пару секунд взгляд ее вновь вернулся к расстегнутой рубашке и крепкому загорелому телу под ней. Он украдкой проскользил по смуглой коже, покрытой испариной, по темным соскам, по животу и дорожке волос, убегающих под контрастно белые, закатанные до колен штаны. Так хотелось прикоснуться, так хотелось вновь оказаться в объятиях этого парня и спрятаться на его груди от этого неловкого, волнительного молчания… Ну что за мысли, а? Как будто бы не обнимал ее Марек еще несколько минут назад! Только все равно хотелось. Очень хотелось.
Осознав, что до неприличия плотоядно пялится на парня, Ярина отвернулась и стала разглядывать воду. Казалось бы, уж столько раз она видела Марека практически раздетым – и загорали ж вместе, и купались, – а все никак не привыкнет и до сих пор отводит взгляд, борясь с порочным притяжением в такие минуты. Боялась она этой тяги, боялась, что Марек сочтет ее легкомысленной. И снова эта его загадочная молчаливая улыбка… Дразнит он ее, что ли? Смеется над ней?
Но он не дразнил и не смеялся – он любовался ею. Вспыхнувшим румянцем на ее щеках и стыдливо опущенными глазками. Смешная она у него – он всего лишь рубашку расстегнул, а она покраснела, будто догола разделся. Она была настолько чиста, невинна, непорочна, что Марек невольно позавидовал самому себе – ведь только ему принадлежит эта девочка, только ему позволено каждый день любоваться солнцем в рыжих прядках ее волос, целовать и их, и глаза эти – бесхитростные, восторженные и по-детски любопытные; и розовые губы эти – сладкие, как дикая малина. Взгляд то и дело скользил по прижатым друг к дружке коленкам, поднимался выше и останавливался на маленьких пуговичках на лифе тонкого светлого платья – представлял Марек, как однажды осмелеет и расстегнет их, как снимет это платье, как зацелует «малую» всю, без остатка, и своею сделает.
Впрочем, нет, если сегодня все хорошо сложится, то снимет он с нее совсем не это платье.
Извилистая речка огибала изрезанные берега, петляла вокруг притаившихся в лесной глуши Хомячинок и раскрывала взору живописнейшие места: обрывы и поляны, густо усыпанные васильками и цикорием, леса, огромные плакучие ивы, склонившиеся над водой, и, изредка, дикие песчаные пляжи. До места, куда плыли Марек с Яриной, пешком идти пришлось бы километра три через лес – собственно, раз в год, как раз в августе, местные так и делали. И скоро сделают снова, если будет, конечно, для этого повод. А вот чтобы он был, Марек и вез туда свою «малую».