Наколдую любовь...
Шрифт:
И стыд вдруг отступил. Даже легче стало. Призналась вот – а страшного ничего не случилось. Напротив, все показалось естественным и гармоничным, таким, каким и должно быть. Да и сам Марек, казалось, выдохнул облегченно и воспарил от ее признания – он осмелел, по животику ее проскользил горячими ладонями и крепко-накрепко к себе прижал.
– И ты не побоишься? – голос его стал тише, ближе; шепот обжег дыханием нежную кожу маленького ушка: - Здесь будет вся деревня, и все будут смотреть, как мы…
– Не побоюсь, - улыбнулась Ярина и тут же добавила робко: - Это будет очень больно?
– Я буду осторожным, не бойся.
Она и не боялась – ни боли, ни обряда, ни откровения, когда возлюбленный пред всеми заявит на нее свои права. Смущало другое: она еще
Ярина стояла к Мареку спиной и чувствовала, как напряжено его тело, как прижимается он к ней уже готовый, возбужденный. Хочет того же, что и она, но держится, не смеет тронуть. Отойти бы надо, остыть хоть немножко, пока, не ровен час, сама не отдалась ему прямо здесь, сейчас… Но ни он, ни она не предприняли ни одной попытки отстраниться. Сейчас, в минуту, когда стали еще ближе, озвучив планы на дальнейшую жизнь, когда перед глазами у обоих стоят когда-то увиденные здесь откровенные сцены, они оба жаждали поскорее перемотать долгие дни до ночи обряда и поддаться наконец стремлениям давно взволнованных тел, окунуться в пучину сжигающей страсти и познать друг друга еще ближе. Жаждали друг друга, но не решались сделать первый шаг – так и стояли, прижавшись друг к дружке, задыхались от опасной близости и слушали, как все звуки исчезают, оставляя им только рваное дыхание и бешеный стук сердец.
Крупные тяжелые капли вдруг зашумели над влюбленной парочкой, вырывая их из забытья. Капли шлепались на листья деревьев и кустарников, тревожили нежные травинки, пускали пузыри на воде, то ли возмущаясь, то ли радуясь… И дождь, и яркое солнце… Марек тут же отстранился, порываясь увести Яринку хотя бы ближе к лесу, под кроны деревьев, но девушка и с места не сдвинулась – напротив, вцепившись в его руку, и его удержала, радуясь дождю, как союзнику тайных желаний.
– Не надо… Все равно же вымокнем, - улыбнулась она и доверчиво, как кошка, запрокинула голову и потерлась о его щеку, подставляясь губам и теплым каплям начинающегося ливня.
Дождь становился все сильней, и все отчаянней становились их поцелуи.
Ярина откинулась Мареку на грудь и прикрыла глаза, всецело отдаваясь на волю дождя и мужских желаний. И Марек не устоял.
Стальным кольцом сжались вокруг Яринки сильные руки, теплые губы жадно заскользили по ее шейке – они то поднимались к ушку, обдавая жаром, то опускались к плечику, оставляя на коже розоватые следы. Целуя, обнимая свою девочку, Марек как завороженный смотрел, как тонкое ее платье намокает под дождем и липнет к коже, очерчивая взбудораженные под ним темные сосочки; как блестят на солнце маленькие пуговички и манят расстегнуть, прикоснуться к нежной девичьей груди и обласкать самые красивые в мире горошины… Он отчаянно тянулся к ним, а Ярина не понимала, почему так трудно ей становится дышать – от слишком ли крепких мужских объятий или же от переполняющего ее волнения, разливающегося теплом по телу. Отдающегося дрожью и желанием раствориться в руках любимого мужчины. Еще не веря до конца, что Ярина совсем не против, еще сомневаясь, что не спугнет доверчивую пташку своим напором, Марек с трудом сдерживался, чтоб финальный акт будущего обряда не случился прямо сейчас, а она… А она боялась, что он возьмет себя в руки и остановится. Молила Небеса, чтобы этого не случилось.
– Малая, да что ж ты делаешь со мной?! – прохрипел он над ее ушком, легонько прикусывая мочку.
И, действительно, попытался остановиться, когда вдруг осознал, что ладонь его уже нагло разместилась на мягком холмике Яринкиной груди – сквозь мокрую ткань гладит
– Не бойся. Расстегни.
– Ярин, нельзя, я ж не остановлюсь… Так мы до обряда не дотянем…
– Ну и пусть, - только улыбнулась ему в ответ, задрав голову, и поймала губами его губы. – Никто же не узнает… А свой первый раз не хочу ни с кем делить, Марек… Только с тобой. Сейчас. Пока никто не видит…
Короткий вздох, и последний шанс остановиться. Но нет… Одна пуговичка, вторая, третья… И вот уже ливень под вздох, сорвавшийся с девичьих губ, соревнуется с мужской ладонью за право первым прикоснуться к нежной обнаженной коже, покрывшейся мурашками. Теперь уже, действительно, не остановиться. Ноги дрожат, тело каменное, а виновница этого безобразия, развернувшись, прижимается к мужской груди всем мокрым своим полураздетым тельцем, целует, с лихорадочным блеском смотрит в глаза и тянется стянуть рубашку.
– Малая…
Прижимая к себе Яринку, гладя мокрые ее волосы, Марек судорожно огляделся по сторонам, ища подходящее местечко – но трава кругом, букашки, земля… Дождь проливной.
– Подожди секунду, - отпрянул он и, спотыкаясь, бросился к лодке за покрывалом.
Насквозь промокшая, вмиг продрогшая без его прикосновений, Ярина как в тумане смотрела, как Марек расстилает покрывало прямо на траве, под дождем. Ее трясло от одного только вида парня: от волос его, с которых стекают струйки дождя, от загорелых рук, чуть дрожащих, от прилипшей к телу одежды и от голодного, горящего взгляда, брошенного ей, полураздетой, в расстегнутом платье…
Он первым опустился на мокрое покрывало и потянул за собой Яринку. Она стояла перед ним на коленях, дрожала, но совсем не боялась того, что вот-вот случится между ними, – он видел это в ее глазах, что лихорадочно блестели, смотрели на него по-детски доверчиво, с любовью, нежностью и обожанием. Руки ее стыдливо теребили подол прилипшего к телу платья, а он смотрел, как по обнажившейся ее груди стекает вода, и сходил с ума от желания прикоснуться там губами.
Она дала себя раздеть. Дала ласкать себя, как хочется ему: губами – грудь, руками – ягодицы. Не удержала стон, когда коснулся ниже, когда сквозь мокрые трусики прошелся по трепещущему лону, бесстыже требующему уже совсем не рук его… Короткий рваный вдох, рывок – и вот она уже лежит под ним, вся мокрая, раздетая, горячая; тянется к его лицу и слизывает капельки дождя, собирающиеся на кончике его носа, целует и обнимает, трется щекой о щетинистую щеку, что-то шепчет, дрожит и едва не плачет, когда он резко отстраняется, чтоб самому раздеться. Она приподнимается за ним следом, словно поддаваясь невидимой нити, натянутой между ними, и отчаянно цепляется за мокрые его плечи, когда он возвращается, целует и укрывает ее собой от дождя. Она задыхается от нежности, с которой он ласкает чувствительную кожу, и рвано вздыхает, когда он нетерпеливо стягивает с нее трусики; когда раздвигает ее ноги, и почти сразу же упирается в нее теплой твердой плотью, дурманя и отвлекая от первой боли касаньем губ. Заглядывая в глаза, шепча ей что-то. Внутри все ноет от напряжения, дрожит, и разум мутится от волны неведомых до этой минуты ощущений – она на все готова, ей не нужно больше времени, не нужны его осторожные ласки; ее разрывает на сотни маленьких Яринок, ей кажется, что она вот-вот умрет от этой тяги, и она просит, умоляет сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратить эту пытку, чтобы утолить первобытную жажду…
– Будет немножко больно – потерпи, не зажимайся, - спешно предупреждает Марек, и она тут же покорно раскрывается и выгибается навстречу его телу. Только всхлипывает и широко распахивает глаза, когда он удовлетворяет ее мольбу, когда осторожно входит в нее, наполняет, подчиняет… И тут же целует, убаюкивая вынужденную боль, заставляя не терпеть ее, а наслаждаться ею.
Ливень прекратился так же быстро, как и начался – стремительно стихая, словно аккомпанируя арии сплетенных тел, закончившейся с последними каплями дождя.