Налог на убийство (сборник)
Шрифт:
Но всегдашняя осторожность взяла свое. И Скотч сказал:
– Чтобы знала!
Но Бредли уже услышал заветное словечко, заставившее его встрепенуться:
– О, «Скотч»! В такой холод не вредно по глотку. Правда, у меня есть немного «Бехеровки»…
– Помолчи, – процедил сквозь зубы напарник, принимая от обиженной девицы брезентовую сумку.
Бредли уловил опрятный запах оружейного масла. Понял – им передали оружие. Уточнил:
– Гранатомет?
– Какой, на хрен, гранатомет, если объект везет бумаги? Разлетятся
– А ты?
– А я на подстраховке. Ведь Первый ты, тебе и начинать. Надеюсь, с «калашом» умеешь обращаться?
– Вот бы мне прожить столько лет, сколько я продал этого железа!
– Значит, умеешь.
Автомат был без магазина. На немой вопрос Бредли Скотч достал из-под сиденья «Ауди» магазин и протянул его напарнику.
Над шоссе качалась молочная взвесь, поглощая все вокруг. Карел Бредли вспомнил шоссе под Домажлицами. Все возвращалось на круги своя.
Смешно затарахтев мотором, «Запорожец» отъехал ближе к бровке трассы, и его сразу поглотила молочная взвесь, качавшаяся над дорогой.
Второй чуть тише сделал музыку в салоне, сказал, откинувшись на спинку водительского кресла:
– Ждем. Можно даже кимарнуть.
– Курнуть? – переспросил Бредли.
– Нет, это означает поспать. Но и курить тоже можешь.
– А мы его не пропустим?
– А на что тогда это? – вопросом ответил на вопрос Второй, кивнув на несколько мобильных телефонов, воткнутых в держатели. – Те, кто его пасут, меня знают. За хорошую работу плачу сполна. За плохую тоже.
При этом Скотч посмотрел в сторону «Запорожца».
Карел нагнулся к своему портфелю, а когда выпрямился с бутылкой в руке, то второй раз за вечер ощутил выплеск адреналина – в лоб смотрел двуствольный пистолет, вроде тех, что носят американские «копы» как второе оружие.
При виде фляжки Второй, скривив губы, опустил «дерринджер».
– Нервы хорошо лечат в Карловых Варах, – сказал Бредли и щелкнул ногтем по бутылке. – Обоим хватит на пару глотков. «Бехеровка».
– Вали один. Я пью напиток «мишек Гамми».
– О?!
– Водка с коньяком. Коктейль скинов. Выпьют и идут мочить черных.
«Бехеровка» булькнула в луженой глотке Бредли. Стало чуть полегче. Но, как всегда под утро, накатывала тоска.
– Послушай, э-э-э, Второй, они к тебе ночами не приходят?
Скотч сразу понял, кого имел в виду мужик с заметным акцентом, похожим на прикарпатский. Он имел в виду тех, кому помог досрочно сыграть в ящик. Видно, дед знавал лучшие дни, хотя сейчас ни на что путевое не годился – рыхлый, мешки под глазами, выхлоп на полтора метра. А пьющий человек работы не сделает, нет. Хотя с пяти метров из автомата по машине не промахнется и пьяница с тряскими руками.
Дальнейшая роль Первого была определена «железной Мэгги» [113] , подписавшей Скотча на это дело. И такой расклад
Поэтому Скотч не стал философствовать. Что за интерес рассуждать о смысле жизни с без пяти минут покойником?
– Отвечаю, что после сегодняшнего они к тебе приходить не станут, – сказал Скотч. – Без базара.
– Правда? – с надеждой спросил чуть сомлевший от горькой настойки Карел Бредли.
– Честное комсомольское, – ответил Скотч, глядя на шоссе, над которым длинными полосами плыл морозный туман.
2. Час Быка
Без четверти четыре Токмаков открыл глаза. Два часа сна полностью восстановили боевую форму. Он еще раз проверил документы по алюминиевому делу, запер замки кейса шифратором, передернул и поставил на предохранитель затвор «Макарова».
У пистолета ТТ предохранителя нет, поэтому Токмаков не стал досылать патрон. Зато этот сувенир из Саратова имел глушитель, благодаря чему его удобно было заткнуть за пояс.
Бронежилет Непейводы – Виктор облачался в него всякий раз, когда его прихватывал радикулит, – и охотничий карабин «Сайга» 20 калибра со складным прикладом дополнили снаряжение для поездки в столицу.
Длинный коридор третьего этажа был полуосвещен. В четыре часа утра кроме опера с потекшей крышей по нему могли бродить лишь неприкаянные души «замученных» в этих стенах воров, именовавших себя элитой бизнеса.
Видимо, с одним из таких привидений Токмаков и столкнулся, повернув за угол. Привидение ойкнуло, звякнула разбитая чашка, и Токмаков узрел Жанну Милицину.
Она тоже узнала его и вдруг прижалась к Вадиму всеми округлостями и впадинками, которыми наделила ее природа и которые она эгоистично скрывала от сослуживцев, маскируя строгими костюмами.
Однако в этот ранний час она забыла о маскировке. И о чопорном тоне классной дамы. Токмаков застал ее врасплох, за что и был награжден поцелуем – далеко не братским, отнюдь не товарищеским. Узкие стеклышки ее очков тронула дымка его дыхания.
Мягкие губы Жанны пахли свежезаваренным кофе. Он вдруг понял, что его тянуло к этой женщине с первой минуты, когда он увидел ее в аэропорту в смешном голубом пуховике, оттенявшем синие глаза.
Сейчас ее глаза были темнее. Они казались аметистовыми. Фиолетовыми. Фиалковыми…
Токмаков разжал пальцы – и вся его амуниция с грохотом рухнула на пол, распугивая вышедших на променад тараканов. Освободившиеся руки знали, что им делать.
Но Жанна вдруг откинула голову, уперлась ему в грудь кулачками:
– Ты просто несносный тип, Вадим Евгеньевич! Неужели нельзя как-то иначе?
Виновато пожав плечами, Токмаков подумал, что уже опечатал кабинет, да и вообще это плохая примета – возвращаться. Но не в коридоре же?.. Душевное смятение вылилось в самый дебильный вопрос, какой только можно было представить: