Налог на убийство (сборник)
Шрифт:
– А почему он, ну, Скотч, хотел меня убить? – дрожащим голосом спросил Бредли. – Прицелился в меня – не в вас? Почему?
– Такими были условия контракта. Вы сможете подтвердить, что он тут говорил?
– Господи, о чем вы просите, господин полицейский! Ничего я не запомнил. Выстрелы, голова кругом, и вообще, Матка Боска Ченстоховска, я американский гражданин! У меня больное сердце, мне нельзя так волноваться.
Токмаков поднял пистолет Скотча. Это был СМ-4. Устройство этого бесшумного двуствольного пистолета с вертикально
– Нас тут двое, девушка не в счет. А прав всегда тот, кто остался в живых. Ну, вспомнил?
– Я старый человек, что я могу вспомнить, поверьте, господин полицейский!
Токмаков взвел курок. Жанна тревожно посмотрела на него, но ничего не сказала. А Бредли даже не понял, что пистолет разряжен, «потек» сразу:
– Погодите, не стреляйте! Я клянусь, что ничего не помню, но у меня с собой магнитофон… Там, наверное, все есть, очень чувствительный, последняя модель… Вот!
Бредли вытащил галстучную заколку с микрофоном, протянул миниатюрное записывающее устройство.
Токмаков понял, что перед ним спецтехника:
– Откуда это у вас?
И Бредли ответил чисто по-русски:
– Один знакомый дал.
– Скажите ему спасибо, он вас крепко выручил сегодня! Только надо стереть все, что я тут говорил. Иначе мне окажется трудно убедить прокурора, что вы с первых минут чистосердечно сотрудничаете со следствием.
Карел Бредли, как это нередко бывает в таких ситуациях, видел теперь в своем недавнем враге единственного друга. К нему и обратился с непонятным вопросом:
– Эта девушка с громким голосом…
– Ну, живее!
– Она сказала: «оттопыриться». Что означает оттопыриться? – спросил Бредли.
– Это означает – послушать классическую музыку, – сказал Токмаков. – У вас есть, надеюсь, приличный костюм?
– О, да, в моем отеле! – с готовностью воскликнул Бредли.
– Значит, вам лучше. А мне придется пойти прямо так.
Вдали завыли сирены милицейских машин. Пряча СМ-4, Токмаков подумал: а смог бы он спустить курок, если бы американец продолжал играть в молчанку? И получив утвердительный ответ, понял, что морально готов к последнему акту дела «Древоточцы».
Пока оставалось время, Токмаков решил проверить карманы Скотча. Как любил повторять начальник «банковского» отдела Виктор Кононов, в каждом человеке найдется что-нибудь хорошее, если его как следует обыскать. Вот и Скотч не оказался исключением. Токмаков долго разглядывал найденное у него в кармане милицейское удостоверение на имя старшего лейтенанта Евгения Водопьянова.
Цепочка замкнулась. Это было именно то удостоверение, на которое «купился» милицейский опер Глеб Черных. Теперь он мог спать спокойно, как и старший лейтенант Женя Водопьянов.
А вот Людмила…
Вадим вернулся к телу, накрытому брезентом из багажника – Жанна, умница, постаралась.
Достал пистолет и отсалютовал пятью выстрелами, отстреляв последнюю серию в память
Глава четырнадцатая
Вечный возврат
1. Парень девушку любил, колечушко подарил
Первое гастрольное выступление Елизаветы Заболоцкой в Северной столице было назначено в старинном дворце павловской эпохи. В отличие от монументальных строений Екатерининского времени, это было маленькое, но уютное здание, где до недавнего времени мирно обитал коллектив капеллы духовых инструментов.
Беда подкралась незаметно: на тусовке по случаю дня рождения одного из местных бардов, дворец передали ему в аренду на 48 лет. Видимо, чтобы оная «звезда» отметила в нем столетний юбилей.
В результате дворец мутировал в направлении бизнес-центра, совмещенного с кабаре. Однако концертный зал все еще сохранился. Елизавета Заболоцкая любила его за удивительную акустику. Ей казалось, что она находится внутри скрипки, отзывающейся на звуки ее голоса мягкими нежными тонами. Или даже, что она сама и есть эта скрипка – широкобедрая, с волшебным голосом, способным повести за собой кого угодно.
И такое нередко случалось, потому что на концерты Заболоцкой приходили в основном ее поклонники, или, по-футбольному, фанаты. Их набиралось не слишком много, но на средний зал хватало, а в Павловском дворце вообще казалось, что яблоку негде упасть. От этого возникал особый подъем.
Первое отделение подходило к концу. Заболоцкая всегда завершала его песней «Колечушко, сердечушко» из «Пушкинского венка» Георгия Свиридова.
Парень девушку любил,
Колечушко подарил.
Колечушко, сердечушко, —
Золоченый перстене-е-е-е-е-е-к!
Вытягивая тонкую серебряную нить верхней ноты, Заболоцкая посматривала в зал: чего от него ждать, кто какой букет приготовил?
И вдруг увидела в директорской ложе Карела Бредли. Что он здесь делает? Почему сидит с таким выражением, будто ему поставили клизму, а в туалет не пускают – лицо красное, напряженное?
Колечушко, сердечушко,
Далеко милой живе-е-е-е-т!
На сцену полетели букеты. Отметив, что их могло бы быть больше, Заболоцкая послала в зал воздушные поцелуи и коротко махнула рукой рабочему сцены: «Занавес!»
Пыльное шуршащее полотнище отгородило ее от праздничного зала. Прижимая цветы к груди, которой было тесно в концертном платье, сшитом пару лет назад, она быстро прошла по заднику сцены. Вот и дверь в коридор к артистическим уборным. Она взялась за ручку, но дверь открылась вдруг сама собой. За ней маячил темный силуэт: либо журналист, либо действительно ошалелый фанат, которые в последнее время совсем обнаглели, готовы залезть прямо в постель!
– Автографы потом, – бросила Заболоцкая коротко, и вдруг узнала эту темную тень, этого человека, восставшего из ада! Господи, неужели, как это может быть!