Нам здесь жить (фрагмент)

Олди Генри Лайон

И случается невозможное: Фол подкатывает к дивану и, прежде чем взять Ерпалыча на руки, неловко целует тетю Лотту в щеку, а она треплет могучего кентавра по лохматому затылку, как дворового мальчишку, выросшего у нее на глазах.

– - Довезешь?
– - спрашивает Ритка у Фола.

– - Довезу.

И я понимаю -- да, довезет.

До неотложки, а если понадобится -- то и дальше.

Куда надо будет, туда и довезет.

9

Храм неотложной хирургии находился на другом конце города, в трех автобусных остановках от Горелых Полей. С северо-запада

он примыкал к лесомассиву, достаточно благоустроенному, чтобы летом там было полно влюбленных и выпивох -- ценителей природы, кучковавшихся в укромных беседках; на восток от неотложки располагался колоссальный яр, за которым уже начиналась Дальняя Срань.

Я взбежал по ступенькам, слыша за спиной тяжелое дыхание Фола и лязг цепи, которой Ритка наскоро приковывал свой мотоцикл к врытой в землю скамейке; распахнулись стеклянные двери, укоризненно глянул сверху Спиридон-чудотворец, епископ Тримифунтский, осуждая суету в святом месте -и я оказался в просторном холле.

В пяти метрах от меня за столом восседала молоденькая дежурная: пухленькое, в меру симпатичное существо в накрахмаленном халатике и таком же чепчике с красным крестом вместо кокарды.

Брошюру листала: "Влияние ворожбы на эфферентную иннервацию"... небось, зимнюю сессию завалила!

– - Дежурная сестра милосердия...
– - привычно затараторила она и осеклась, когда следом за мной въехал курящийся паром Фол с Ерпалычем на руках.

Появление же хмурого Ритки в засыпанном снегом казенном полушубке без погон, казенных сапогах и цивильном вязаном "петушке" ввергло сестру милосердия в ступор.

Она даже моргать перестала.

Ритка замер у двери, словно по служивой привычке собираясь на всякий случай блокировать выход. Фол уложил Ерпалыча на кушетку у стены и принялся разминать уставшие руки, нервно подергивая хвостом; и я понял, что пора разряжать ситуацию.

– - Вы понимаете, девушка, -- вежливо улыбаясь, я безуспешно пытался заслонить собой кентавра, -- мы до "скорой" не дозвонились, вот и пришлось своим, так сказать, ходом...

Нет.

Она по-прежнему не моргала.

– - Больного принимай, -- буркнул от дверей Ритка-сержант.
– - Чего вылупилась-то?..

Вмешательство Ричарда Родионовича лишь ухудшило положение.

– - Я на улице подожду, -- догадливый Фол покатил к стеклянным дверям, но они раскрылись сами. И, отодвинув Ритку, в холл вошел высокий черноусый мужчина лет сорока пяти, одетый в дорогую дубленку, из-под которой снизу торчали полы белого халата.

– - Идочка!
– - зарокотал он, привычно крестясь в сторону красного угла на другом конце фойе.
– - Ну почему в челюстно-лицевом вместо Пимена Печерского-Многоболезненного опять Агапиту Печерскому кадят?! Я же вас просил перезвонить! До каких пор...

Начальственный рык мигом вернул сестру Идочку на нашу грешную землю.

– - Генрих Валентинович!
– - лепечет она, поглядывая то на черноусого, то на Ритку с Фолом (я и Ерпалыч как бы не в счет).
– - Генрих Валентинович, тут... ой, тут такое!..

Но великолепный Генрих Валентинович уже

видит все, что должен был увидеть.

К его чести, первым делом он направился к кушетке с Ерпалычем. Проверил пульс, заглянул под веки, расстегнул кожух и приложил ухо к груди старика -после чего повернулся ко мне.

Фола и Ритку он демонстративно игнорировал.

– - Ваш родственник?
– - строго интересуется черноусый.

– - Нет, -- почему-то смущаюсь я.
– - Так... сосед.

– - Ясно. Документы на него есть?

– - Какие документы?!
– - не выдерживает Ритка.
– - Вы что, не видите: человек умирает!

Генрих Валентинович не видит.

Ослеп.

– - Я -- старший сержант патрульно-постовой службы! Вот мое удостоверение, и в случае чего я подам на вас рапорт в областные органы! Вы слышите меня?!

Генрих Валентинович не слышит.

Оглох.

– - Я -- заместитель главврача, -- говорит он мне.
– - У больного, по всей вероятности, инсульт. Без документов я не могу узнать, какие обряды больной совершал в последние шесть месяцев, но... Идочка, я пройду к себе, а вы оповестите реанимацию. Хорошо? Пусть готовят отдельную палату, капельницу и алтарь в западном крыле.

Идочка бросается к телефону, а Генрих Валентинович покидает нас. Впрочем, не сразу -- проходя мимо красного угла, он вдруг останавливается, словно собака, услышавшая хозяйский окрик, с минуту глядит в стену и наконец уходит, но шаг Генриха Валентиновича уже не столь уверен, как раньше.

Мы ждем.

Дежурной бригады, или кто там должен был явиться за стариком, все нет и нет. Я спиной чувствую, как начинает закипать Ритка, сестра Идочка сидит как на иголках -- и с облегчением выдыхает воздух, когда возвращается Генрих Валентинович.

Лицо его строго и спокойно, дубленку он снял и теперь сияет кафельной белизной; он чист и холоден, как зима за окнами -- только ноздри породистого носа с горбинкой раздуваются чуть больше обычного, портя общую картину.

– - Мы не можем госпитализировать больного, -- тихо говорит Генрих Валентинович, и голос его чрезмерно спокоен для того, чтобы быть таким на самом деле.
– - Его надо в неврологию с реанимационным блоком, а там нет свободных мест. И опять же -- документы... я не имею права, основываясь только на вашем заявлении... необходимо сообщить, уведомить, а пока...

Ритка устраивает безобразную сцену. Он кричит, угрожает, топает сапогами и размахивает своими синими "корочками", порывается звонить непонятно куда, но это не важно, потому что в телефонной трубке урчит знакомый нам зверь -- а я смотрю на бесстрастного Генриха Валентиновича, который предлагает везти больного в окружную храм-лечебницу, но все машины сейчас в разъезде по вызовам, и посему... я смотрю на бледную Идочку, на вспотевшего Ритку, на Фола -- и кентавр понимает меня без слов.

Он неторопливо подкатывает к кушетке, проехав так близко от Генриха Валентиновича, что замглавврача умолкает и невольно отшатывается, застегивает на Ерпалыче кожух и вновь берет старика на руки.