Намерение!

Дереш Любко

Гоца молчала, то ли онемела, то ли переваривала услышанное. 6

– А ты бы мог, – наконец сказала она, – ты бы мог как-то это прямо сейчас продемонстрировать? Взять и перенестись?

«Оп-па», – подумал я, но ответил бодро:

– Могу попробовать. Но сперва мне надо настроиться.

Мне же не нужно было переноситься в какое-то отдаленное место. Достаточно в пределах нашего широтного пояса.

Солнце зашло, и на поле за аллейкой, куда мы вышли, пала морозная тень, полукремовая – отображение туч, полукоричневая – отражение сухой ботвы. Я оставил Гоцу стоять за барьером, а сам отошел шагов на двадцать вперед. Вокруг были безлюдные пустоши, которые мне до боли напоминали (бабушки) родные края в (Хоботном)

Медных Буках. Скрывая растерянность, я смотрел за горизонт и лихорадочно размышлял, что же делать. Сухие растения тоже смотрели заинтересованно – ну-ну, покажи, на что способен.

Сосредотачиваюсь. Представляю себе место, где я в детстве всегда отдыхал – место на скалах. Оно видится мне бледным и неинтересным. Вместо этого в память настойчиво пробует прорваться что-то чрезвычайно необходимое именно сейчас.

Белая комната. Белая комната с дощатым полом, голые стены, окна без занавесок, просто голые окна с покрашенными белой эмалью рамами. Запах сухой луковой шелухи и пустого чердака. Где эта белая комната? Много неразгаданного, неприпомненного совсем рядом —

Побеленные известью стволы яблонек смотрят на меня равнодушно. Откуда это? За этими воспоминаниями, как за стеною, закрыта вся моя сила —

И наоборот – я тут, за ипподромом, закрыт от этого знания…

Вдруг приходит сила, приходит быстро и без предупреждения, ощущение, как в детстве, когда катаешься на воротах, вперед и – спиной – назад.

назад

Стою под оглушительно-синим небом. Под ногами – что-то белое, то ли соль, то ли снег. Чувствую холод. Обжигающий холод и медленный, ползучий страх. Озираюсь кругом. У ног лежит моя тень, словно клякса жира на рисовой бумаге.

Все, что я вижу – это беспредельные белые пески и… лужи чего-то черного. То тут, то там среди интенсивной сине-белой пустыни замечаю круглые отверстия приблизительно двух-трех метров в диаметре, наполненные блестящим черным мазутом. Опускаю взгляд под ноги. Замечаю, что на мне тяжелые армированные ботинки. Темная кожа комбинезона проклепана полосами темного металла. Я подношу руки к глазам – на руках тяжелые рукавицы, как у сталевара. Весь я громоздкий и неповоротливый.

Я стою на краешке у одной из «полыней». Черная жидкость вязкая, разительно контрастирует с неземной синевой неба и греческой

молочностью песка. Она неподвижна.

Совершенно неожиданно из черной лужи выскакивает… боже, что же это такое выскочило? Я не успеваю сориентироваться, так как должен сделать несколько неповоротливых шагов назад от этой… что же это такое? Оно булькает черным жиром, увеличивается, быстро оборачиваясь человекоподобным существом. Теперь это старая женщина с мясистым черным лицом, закутанная с ног до головы во что-то блестящее, органическое, похожее на гигантскую надутую кишку. Ее скользкая, цвета нефти кишка-хламида уходит хвостом в мазутную полынью. Единственный деформированный глаз на вдавленном лице светится желтым злом.

Слышу, существо что-то бубнит. Тягуче и страшно. Проскакивает ас социация с чем-то дальневосточным. От нее веет отвращением и страхом. Ее лицо блестит, в нем присутствует движение. Не засматривайся на блеск, смотри на…

Мне становится страшно.

Существо из нефти двигается ко мне рывками, водит рукой. Какой-то уродливый духовой инструмент высасывает из пространства воздух и заполняет замедленным потусторонним звуком. От угнетающей психику тревожности – от полного непонимания, что происходит, меня охватывает холод. Нефтечеловек изучает меня приторно-сияющим оком. Немедленно нужно бежать

7

хоп – и я с ощущением крепкого подзатыльника пригибаюсь. Межлинейные переходы – всегда стресс для организма и тяжелый шок для разума. Встаю, узнаю (с некоторым опозданием) пустое поле, специфически деформированное восприятием после перехода. Совсем другое, сумеречное освещение. По телу бегают электрические колики, вверх-вниз. Чтобы остановить это ощущение онемения, растираю руки, лицо. Гоца не вмешивается. Ждет там, где я ее оставил.

Наконец подхожу к ней и спрашиваю:

– Что ты видела?

– Ничего, – отвечает она. – А что было?

Я описал ей видение жуткого нефтечеловека в черном, но все равно – Гоца хлопала глазами и смотрела на меня со странным выражением, которого я не мог понять. Может быть, желание понять? Может… сочувствие? Да нет, о чем это я.

Гоца терпеливо выслушала меня. Все, что она видела – как я пришел на место, постоял немного, растер плечи и вернулся. Разве что…

– Ну… на секунду…

– Исчез?!

– Нет, нет…

– Стал прозрачным?!

– Да нет же, я не о том! Там какая-то гульня в баре, включили громко музыку восточного типа. Я удивилась. Думала, в кафе никого нет.

Я тут же взялся выпытывать, что это был за музон и почему его сейчас не слышно. Гоца пожала плечами. Ну, включили музыку погромче, кассету зажевало, так они и вырубили почти сразу. Я порывался побежать в кафе, расспросить, что у них случилось с магнитофоном, но Гоце совсем перестало тут нравиться. Она с подозрением смотрела на небо в тучах, теперь уже с накипью седых барашков. Пока меня не было в этом мире, что-то успело измениться в Гоце. Легкая печаль коснулась ее губ.

– Поехали уже домой, – попросилась она. Я ощутил, как меж нами зародилось что-то тонкое и непрозрачное. Демонстративно раскрыл объятия, ожидая, чтобы она в них упала. Поддаваясь, она прижалась ко мне, я спросил, любит ли она меня все еще, она ответила, что любит, конечно, любит своего маленького фантазера.

– И я тебя люблю, – сказал я и поцеловал ее в висок, – моя маленькая Гоца, я тебя тоже очень люблю.

И все вроде бы уладилось, все вроде бы вернулось на свои места.

8

Мы сделали все, как я запланировал: купили в супермаркете филе минтая, купили хлеба с кунжутом, пакет молока и пачку панировочных сухарей. Это все, что было нужно к ужину, остальная вкуснятина уже стояла в холодильнике Гоцы.

Я вел себя, как самый внимательный кавалер, и старался предвидеть каждое ее желание – так хотел загладить не удобство от демонстрации. Словно незакрытая форточка, зияло во мне разочарование от фокуса, который, хоть и удался, но для Гоцы, к сожалению, прошел незаметно.

Мы перешли к следующему пункту четвергового ритуала – раздеванию возле ванны с горячей водой. И тут меня проняла гениальная догадка:

– Я знаю, почему ты ничего не заметила! – воскликнул я. – Я просто вернулся назад во времени точно в тот же момент, из которого выпал! Ну конечно, там же оставалась вмятина! – засмеялся я с облегчением. – Поэтому для тебя все это было слитно. Как я раньше не подумал!..

И, успокоенный, первым прыгнул в воду, почти кипяток. Открыл кран с холодной, немного развести. Гоца тоже разделась, но залезать не спешила. То ли мне казалось, то ли она вправду целый вечер была немножко задумчивой? Ну еще бы, такую дозу информации переваривать! Ну, я молодец, конечно, для первого раза дал пищи вдоволь.

Гоца уперла руки в бока, выпятив животик. Смешная такая, хорошая.

– Слушай, малыш, – она любила называть меня так нежно, потому что знала, что меня это задевает. – А тебе не приходило в голову, что ты мог просто загипнотизировать себя? Впасть в какой-то транс и увидеть глюк. С художниками, я знаю, такое бывает. Даже со мной иногда бывает что-то похожее. Тебе могло показаться, что ты столкнулся с нефтяным человеком, который тебе что-то говорил, а на самом деле ты услышал, как в кафе зажевало пленку в магнитофоне. А остальное фантазия добавила сама. Ты же видишь – воображение у тебя и вправду очень бурное…

«Ты на что это намекаешь?» – хотел было начать я. Но увидел весь разговор, имевший шанс развиться в ссору и закончиться тем, что среди ночи я сорвусь с постели, соберу вещи, обиженный до глубины души, и уберусь прочь. Я увидел наш разговор как возможность, которую можно наполнить светом сознания, а можно и обойти.

Решил обойти. Гоца залезла ко мне в ванну. У нее большая, длинная ванна. Гоца легла на меня сверху – теплая, позитивная и, без дураков, любящая. Я обнял ее. Пусть сейчас все будет, как есть.

Потом я приготовил рыбу. Пока она жарилась, а Гоца сидела на кухонном диванчике за лэптопом, я пошел в галерею, включил свет и несколько минут изучал желто-синюю картину. Про нее, помнится, Гоца говорила как про неудачный эксперимент с украинским флагом. Картина изображала песчаный берег и бездонно-синее небо, но словно увиденные сквозь проточную воду. Картина больше не казалась позитивной, как раньше. Теперь оттуда веяло ледяным холодом пустыни, залитой слепящим светом.

Может или не может?

Может или не может быть так, что Гоца тоже бывала в мире бездонно-синего неба и нефтяных полыней? Бывала там и ничего не может припомнить?

Ну, потом мы ели минтая, пили чай с сахаром и веселились, как дети.

Реализовав последний пункт своего плана – сделав дорогой моей Гоце приятное, – я лежал на белых простынях, расписанных черными иероглифами, в тепле и уюте. Тихо играла музыка – мы запрограммировали аудиосистему на «sleep» через двадцать минут. Слушал музыку и, как в детстве, представлял себе картинки к ней. Вот горнолыжная база в швейцарских Альпах, теплая, с запахом сосны, наполненная красивыми и веселыми молодыми людьми. Вот я среди них, и Гоца вот, у меня на коленях. Играет «цик-цик» минимал хаус, добрый и непретенциозный, музыка отдыха, которую приятно слушать в конце дня, проведенного на лыжах и на свежем воздухе. Вот нам подают кофе с молоком, вот уже готов шведский стол, а вот и сами шведы, наши приятели, а это – наши приятели-немцы, а вот – наши приятели-французы, это все – канадцы, фотографы и диджеи, тоже целый день катались вместе с нами. Атмосфера товарищества, дружбы и заигрываний, но, конечно, мы с Гоцей друг друга ни на кого не променяем и, прежде чем пойти в номер и заняться сексом, будем вместе со всеми сидеть в гостиной, слушать музыку монреальских диджеев, и я буду держать Гоцу на коленях, нюхать ее шейку и представлять себе кое-что еще…

Да стоит ли мне муштровать себя дисциплиной, дабы засвидетельствовать алогичную инопланетную реальность, где ужас и холод? Разве нельзя мне жить в любви и наслаждении, как эти молодые люди – я и Гоца на горнолыжном курорте в Альпах, где тепло и душисто?

Да вправду ли я окончательно решил для себя, что счастье такого сорта для меня такое уж и лишнее?

Ой, тошно мне, ой, паскудно.

9

Изложив, так сказать, азы, при каждом удобном случае я возвращался к теме обратного взгляда. Про что я думать не хотел, так это про возвращение Гоцы в Канаду. Как мог, я старался зашифроваться от этого факта, притвориться, будто меня ее отъезд никак не затрагивает. Пока еще было время, больше месяца.

Но все же я должен был решить два важных вопроса, чтобы двигаться дальше.

Первое – Гоцу не отпускать, это уже забито. Пока буду жив, буду учить ее тому, что знаю, пока наконец она сама не начнет напитываться знанием прямо из Ниоткуда.

Второе – я собирался провернуть определенный маневр, какой именно – сейчас не скажу, чтобы не рассеять волю. Этот финт должен выкрасть Гоцу из поля зрения всех этих так называемых «друзей», облепивших ее своим клейким вниманием, которое потом придется ногтями, с кровью, отдирать от кожи долгими бессонными ночами.

(когда мы уже будем вместе, вместе)

– Это единственная вещь, которой стоит заниматься, – пояснял я Гоце, не засветив пока что всех карт. – Открывать для себя Мир таким, каким он является, во всем многообразии опытов. Не прятаться в маленьком уголке, – я обвел рукою помещение кафе, где мы сидели, хотя имел в виду гораздо больше, – не прятаться в уголке, а выйти на открытые просторы. Иные миры. Огромные, неисследованные. Новые закономерности. Иные, чем земные, принципы взаимодействий. Для творческого человека чего-то лучшего, чем открывать новое , и не придумать!

У меня самого захватывало дух, когда я представлял, насколько далеко можно зайти этим путем. Это ж, по логике вещей, однажды и не захочется возвращаться… Бесконечная тайна, пред которой все, что я знал и предвидел, – никчемный мизер.

О сила! Какие горизонты, какие дистанции для преодоления!

10

Гоца, однако, реагировала без особого энтузиазма. Чаще она держала свои мысли при себе – эти девушки всегда воспринимают новое с недоверием. Зато потом – ого-го, знай держи, чтобы не убежала.

На доступных примерах я демонстрировал ей иррациональный аспект мира. Самым главным я считал убедить ее, что видимая причина и видимое следствие – это два независимых события, скрепленные нашей волей. Мы часто сидели в кафе и наблюдали за людьми, а я при этом давал Гоце комментарии с позиций воли.

– О, супер! – воскликнул я однажды, когда официантка Юля едва не полетела кувырком со ступенек. Я подбежал к ней и спросил, не ушиблась ли она.

С победоносным выражением возвратился к Гоце, сидевшей за столиком у окна.

– Только что был отличный пример. Логично допустить, что официантка просто споткнулась на ступеньке и поэтому потеряла равновесие, не так ли?

Гоца согласилась, что так, все вполне просто и логично.

– Это, – продолжаю, – с точки зрения предметного материализма, могло случиться с каждым и где угодно. А с точки зрения временного материализма становится очевидно: Юля уже третий день подряд кладет в чашку с кофе по три ложки сахара вместо одной, как делала это всегда. Между прочим, класть три ложки она начала после того, как поссорилась с другом. Каждый, кто чувствует недостаток социальной энергии любви, ест много сладкого.

Далее я доступно разжевал Гоце, что дополнительный сахар в метаболизме системы создал определенное давление на совокупность памяти, которую мы называем «Юлей», причем влияние было таким сильным, что вывело систему из равновесия. Чтобы компенсировать давление с одной стороны, система прогнулась в другую, что в результате, в форме вещественных объектов, выглядело как ситуация неравновесия на лестнице. А поскольку Юля была невыспавшаяся, то есть процессы были лишены достаточного топлива сознания, она чуть не разбила себе нос. Если бы было больше внимания, этого не случилось бы.

– Разве не проще сказать, что Юля споткнулась, потому что не выспалась?

– Нет, это неправильно. Юля оказалась перед вероятностью споткнуться, потому что клала слишком много сахара в кофе. То есть она внедрила фактор нестабильности, и в конкретный момент система процессов «Юля» оказалась перед выбором: спотыкаться или не спотыкаться. Недосып забрал энергию, которая необходима для того, чтобы выбрать вариант «неспотыкания». Прочие факторы обусловили конкретное время и место возможной нестабильности.

– А если сказать коротко: была бы внимательной – не споткнулась бы?

– Хм, а я про что говорю? Но эту внимательность еще нужно добыть в борьбе. Она же вся разложена на процессы! Вот тебе и первое домашнее задание: выясни, на что ты тратишь время в продолжение дня. Определи, что тебе нужно, а что не нужно, и избавься от лишнего. Экономь время – оно и является смазкой, благодаря которой вращается мир.

– К слову, – добавил я, – ты же не думаешь, что Юля поссорилась с другом просто так, без причины? 11

В том же духе можно было бы вести поучительные беседы еще долго и безболезненно. Я понимал слабую сторону моих откровенностей – они Гоцу ни к чему не обязывали. И это было плохо. Потому что я хотел ее немедленного участия, активной позиции.

«Постепенно. Не все сразу», – уговаривал я себя.

Да вот беда – наше общее время подходило к концу, а Гоца еще в реальную работу – ни ногой. Только слушала, развесив уши (прости меня, моя хорошая, что так говорю). Это была моя вина, сам направил свою агитдеятельность в непродуктивное русло.

Не желая того, я начал поддаваться панике. Это вынуждало лихорадочно искать более радикальные

способы инициации.

Для того, чтобы телепортироваться в другой мир – ну хотя бы в мир красного, – необходимо и достаточно накопить волевой заряд, эквивалентный сорока – сорока пяти годам интенсивного уединения в безлюдной местности при условиях четко сформулированной цели и страстного стремления к успеху. Этот способ медленный и ничего не гарантирует.

(С другой стороны, человек, который подписывается на сомнительный эксперимент продолжительностью в сорок лет, пожалуй, не из тех, кто ищет гарантий, так ведь?)

Ключевой момент следующий – чтобы все наличествующее в человеке внимание на миг сосредоточилось в единой точке времени-пространства. Такое состояние можно обозначить как полноту воли. Когда полнота воли достигнута, доступны все чудеса, про которые я рассказывал Гоце. Скажем, в состоянии тотальной собранности стоит лишь представить себе хоть бы и ту же Африку – и ты окажешься в представленном месте физически. Можно подумать и не про Африку. А про мир писанок, допустим. Тоже нехило проколбасит. Попробуйте. Не выходит?

Значит, вы только что почувствовали, как воли других людей держат вас. Чтобы выпутаться из этой сетки-плетенки, как раз и нужна львиная доля указанного срока.

Десятилетия проходят за десятилетиями… Вы никому не нужны в своей пустыне. Про вас забывают, от вас давно ничего не ждут, ничего не требуют, ни на что не надеются. Поэтому никому не будет обидно, если вы в один прекрасный день телепортнетесь к черту на рога.

Но не каждый может себе позволить сорок лет в пустыне. Вот мы с Гоцей не можем.

Есть разные пути – длинные, короче, совсем короткие. Все они усеяны телами тех, кто спешил. Чем прямее путь, тем труднее. Самый кратчайший путь напоминает отвесную скалу без малейшей зацепки.

Есть ситуации, которые вырывают нас из паутины повседневности силой. Например, реальная угроза жизни. Такие ситуации меняют ход времени и создают лаз, в буквальном смысле. Этот лаз дает шанс выйти за пределы причин-следствий, на какое-то время подняться над ними. При соответствующем настрое воля, которая высвобождается в результате подобного события, действует, как катапульта. Мы с Гоцей сымитируем нашу смерть, и это придаст нам такое ускорение, что мы немедленно перенесемся в соседний мир.

Вот это действительно дело – это будет неплохой трюк. И сразу все для Гоцы встанет на свои места.

12

Желание тела другого: поглотить его, раствориться в нем, проникнуть в его глубину. Насытиться им. Сделать частью себя . Сам удивляюсь – неужели в этой энергии страсти, которая двигала мною, было столько силы? Такие ресурсы – да в мирных бы целях!

Ставки сделаны. Времени оставалось все меньше и меньше. Хоть бы все удалось.

Но тут началось что-то странное. Как-то в четверг она не пришла. И в пятницу не пришла. Сам я специально не давал о себе знать, так как знал, что девушкам иногда нужно ощутить свободное пространство.

Пришла аж в субботу. Мы провели с ней часа три в кафе, болтали, словно ничего не произошло. Мимоходом у меня вырвалось что-то про то, будто человек не должен ограничиваться полигонами человеческой памяти. Я рассказал ей, что все возможные опыты, доступные человеческому сознанию, ограничены контуром человеческого потенциала, за пределами которого начинается потенциал нечеловеческого уровня. И что достойная цель человека – выйти за рамки этого ограничения.

Слова подействовали магически, но невпопад. Гоца засуетилась и сказала, что должна ехать сегодня ночью в Киев. Я понял, что важные процессы проходят мимо меня и я чего-то не догоняю. Со странной грустью (Гоца отсоветовала мне провожать ее на поезд) я сидел допоздна в кафе и играл с Данилой, сыном Космы, в шахматы.

Холера, когда я начинаю себя отвлекать чем-то наподобие шахмат, это означает, что дела идут не по плану.

13

Все было вроде бы хорошо, но, с другой стороны, посудите сами.

Гоца вернулась из Киева в компании немолодого фотографа, который загорелся желанием сделать с ней несколько фотосессий на фоне города. Все свое очарование она излучала на этого патлатого типа, а мне оставались какие-то крохи. Она привела своего фотографа прямо в кафе, когда я был меньше всего готов отреагировать адекватно. Они сидели за нашим с Гоцей (за нашим с Гоцей!!) столиком, и я обслуживал их – приносил то пиво, то сэндвичи, то еще пару эспрессо «Лавацца».

Когда он вышел в туалет, я подсел к Гоце, требуя объяснений. Она сделала большие глаза и воззвала к моей совести: мол, опомнись, парень, у чувака жена и двое детей, не к лицу тебе, молодому парубку, ревновать. Мы поцеловались, и это немного сняло напряжение.

Но когда я в очередной раз поднялся на балкон, то их уже не было, лишь под пепельницей лежало несколько банкнот. Это уже было оскорбительно. Вечером я пошел к Гоце домой, но там было пусто. Появилась мысль ждать на пороге, пока она придет. Однако я не хотел унижать ни себя, ни ее – наши отношения базировались на «вольном выборе».

Несколько ночей спал паршиво.

Мучился бессонницей и навязчивым бредом. Все снилось, как мы с Гоцей устраиваем авантюру со взрывом, и пока все нас оплакивают, мы покидаем сей вавилон. В конце концов заканчивалось тем, что среди ночи просыпался, вспоминал реакцию Гоцы. Тогда садился на постели и вызывал из темноты нашу символическую смерть.

От недосыпа я стал спотыкаться. А может, это было оттого, что стал класть лишнюю ложку сахара в чай.

14

Наконец. Наконец в одно прекрасное утро она таки появилась. Целую неделю, больше – полторы недели мы жили словно в разводе, с ее киевами и фотографами.

Гоца прилетела в кафе, словно лето, словно младшенькая внучка бога Ра. Мы крепко обнялись, и я понял, что тучи ушли.

В это время посетителей не было. Мы поднялись на наше место над выходом и, может, с час болтали на одном дыхании – ни о чем, зато с позитивом.

Но я не дал себе забыться. Пока она разъезжала по киевам, я тут кое-что придумал. Дальше затягивать было уже некуда. Нужно выложить ей план действий и вдвоем разработать ситуацию. Ну, вы поняли – ситуацию мнимой смерти.

Я подкинул тему мимоходом, когда в разговоре наметилась удобная для смены ритма пауза. Спросил ненавязчиво, осторожненько так, вроде и не имея в виду ничего конкретного. Оставляя широкий путь для превращения всего в шутку.

– А ты бы решилась полностью отбросить всю свою прошлую жизнь?

– Ты о чем? – не поняла она. – Снова о «старом и новом»?

– Нет. Вообще полностью отбросить свое старое «я». Коренным образом изменить способ жизни. Переменить имидж, поменять знакомства, сменить круг общения? Возможно, даже сменить имя и биографию? Достаточно ли ты для этого артистична и экспериментальна?

Она присмотрелась ко мне внимательнее. Художники – они ж визуалы, и слушают они глазами. Мы сидели на втором этаже кафе, было одиннадцать утра, и посетителей не ожидалось. Из динамиков звучала 5’nizza: «Я не тот, кто тебе нужен, я не тот, кто нужен взаправду», и смысл этих слов нагнал на меня суеверный страх. Попросил продавца книг врубить что-нибудь пободрее. Он поставил диск из серии «Романтик коллекшн»: Фрэнк Синатра, Луи Армстронг, Поль Мориа, The Platters, Нино Рота и Лондонский симфонический оркестр, что исполняет «Yesturday», – вот новая музыкальная политика заведения, переориентация на тех, кому за тридцать. Начался период упадка, кафе нуждалось в клиентах более состоятельных, чем подростки-студенты.

Кафе безлюдное и только что проветренное, поэтому холодно. Или это я дрожал от волнения?

– Например, – продолжил я, сдерживая неровное дыхание, – начать все с новой страницы. Прочь все, всю жизнь с самого начала. Не на словах, а по-настоящему. Решилась бы?

Кажется, ее глаза тоже расширились от выброса адреналина – словно Гоца уловила тот самый горизонт будущего, за который держался я.

– А что – думаешь, нет? Думаешь, кишка тонка? – спросила она (надеюсь) с вызовом.

– Пока что не знаю. Но вот так задумался: тонка, не тонка? Спонтанная провокация.

Она засмеялась:

– Принеси нам перцовки.

– В одиннадцать? – переспросил недоверчиво, но через некоторое время возвратился со стопариками. Охранник спрятал улыбку. Хорошо, что Люся не видит.

15

Мы выпили. Признаюсь честно, большую часть алкоголя в своей жизни я выпил с Гоцей. Водку, например, я пробовал в третий раз. Мы опрокинули резко и одновременно, словно два глотателя шпаг.

Закурили. Появилось ощущение, что Гоца захотела выпить с утра не из-за моей провокации, а чисто из собственных, тайных побуждений. Не совсем адекватные движения глаз.

Увидев, что тема может закрыться на этой абсурдной игре в скво и мачо, я рассказал анекдот:

– Выпрыгнул человек с десятого этажа. Пролетает между седьмым и пятым и говорит: «Пока что все идет нормально».

Гоца улыбнулась. Что ж, сейчас все нормально.

– Знаешь, – говорю ей, – мы много говорили с тобой про спонтанность. Настоящая спонтанность – она всегда меняет жизнь, согласна?

Она кивнула и затянулась так, что аж затрещала папироска.

– Знаешь, – отвечает она в тон, – я не знаю, что ты там задумал, но я уже давно хотела сделать что-нибудь сумасшедшее.

Мы наклонились и поцеловались, аж до прикусывания губ.

– Ты провокатор. Я тебе это говорила?

Я кивнул, не поверив. Почему я не верю ей?

– А как ты это себе представляешь на самом деле? – спросила она. – Чтобы взять и сменить все?

Не знаю причин, но меня трясло, как в день нашего знакомства. Гоца с испугом глянула, как меня колбасит, и (это уже глюк) словно отшатнулась. На секунду (тоже глюк) я увидел на ее лице мимолетное (глюк! глюк!) отвращение. Уже в этот миг я осознал, что соскальзываю по безнадежно наклонной плоскости, но сил остановиться не было:

– Хочешь знать? Хорошо. Мы сымитируем нашу смерть. Несчастный случай, в котором мы якобы погибнем. Я уже все обдумал, мы можем сделать это даже тут, в кафе. Помнишь, ты хотела устроить в кафе перформанс? Мы можем под видом какого-нибудь таинственного представления заставить всех на пару часов выйти из помещения. Когда никого не будет в кафе, мы его взорвем. А сами в момент взрыва спрячемся в подвале. Дом старый, он обвалится. Все решат, что наши тела просто порвало на куски. Будут думать, что это несчастный случай. Общая воля людей считать нас мертвыми сообщит нам такое ускорение, что нам хватит сил перенестись в соседний пояс миров. А оттуда – вернемся на Землю, куда захочешь. Я смогу выбрать произвольную точку для телепортации. Сможем хоть прямо в Канаду. Поселимся подальше от людей. Возьмем себе новые имена, выдумаем биографии. Ты будешь работать над памятью, сама научишься творить чудеса. А далее, в один прекрасный день мы освободимся от земного притяжения и пойдем в бесконечность… без возврата… Солнце мое, ты уже так близка к прорыву! За короткое время ты прошла огромный путь, я восхищаюсь тобой. Я вижу, как твои глаза день ото дня светятся все сильнее. Я думаю, это оттого, что ты общаешься со мною. Ты прозреваешь, я это вижу!

Гоца молчала.

– Ты вправду… так? – спросила она сдавленно.

– Да! Просто нам нужен толчок, мощный эмоциональный стресс, который сделает нас легче, мягче. Поэтому я предлагаю такой радикальный подход. Это в стиле кунг-фу, три удара – и ты уже ступаешь на новую землю. Ты переменишься моментально, обещаю тебе. Два дня – и ты будешь видеть, как светятся глаза. Пару недель – и ты начнешь чувствовать, как ветвится время прямо у тебя из-под ногтей. Ты почувствуешь место, которым ты приклеена к вечности. – Я похлопал себя по затылку, показывая, где именно.

Она вбирала взглядом каждый мой жест. Под таким плотным вниманием я чувствовал себя совершенно голым:

– Гоца, сердце мое, я говорю все это на полном серьезе. Я отвечаю сейчас за каждое сказанное слово, – я показал ей открытую ладонь. – Достаточно будет одного месяца, чтобы ты на собственном теле ощутила, НАСКОЛЬКО ГЛУБОКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. А относительно смерти… то разве это не чудесный перформанс для истинного художника? Это даже больше, чем искусство. Это – Жест жизни, спонтанный и освобождающий! Жест не для людей, а для мира. Разве не это ты имела в виду, когда хотела исчезнуть для всех? Встретить что-то новое?

– Это, – насилу сглотнула она и заложила прядь за ухо.

Какое выразительное лицо. Какие свежие губки. Как я хотел ее. Я сгорал от этого тяжкого пламени. Не удержался и взял Гоцу за руку, но Гоца выдернула ее и сама отстранилась. Автоматически, не контролируя себя.

Она испугалась.

Я понял, что запорол миссию. Она испугалась, я это почувствовал.

Чтобы скрыть это шокирующее неудобство, Гоца закурила. С сигаретой в руке с ней произошла метаморфоза. Она стала собранной, деловой.

– Я приду к тебе через четыре дня. Я подготовлю почву для того, о чем ты говоришь. Набросаю план, – сказала она, глядя мне прямо в переносицу. Ее голос чуть слышно дрожал. Вокруг глаз закручивался зеленовато-золотистый дымок.

– Я должна сейчас бежать. Все, чмоки, – она встала из-за стола, поспешно, опрокинув пустые рюмки, рассыпая окурки из пепельницы. Я сжал ее руку – слишком сильно, схватился за нее в немом отчаянии… и на этот раз она ответила взаимностью. В короткое пожатие она вложила все тепло, что могла подарить. Это пожатие было прощанием… Болезненное, бессловесное расставание с умирающим – она сочувствовала мне. Но ничем помочь со своего расстояния не могла.

Мы вдруг оказались очень далеко друг от друга, и прикосновение лишь подтвердило это. Наши руки разъединились, и, сам не знаю откуда, на меня налетел целый шквал эмоций. Я почувствовал: игра окончена. Все пропало. Все пропало.

Гоца улыбнулась – погладила меня по щеке – и нежно поцеловала на прощание. И я поцеловал Гоцу… и еще раз поцеловал бы, но ей пора бежать. Вымучиваю улыбку. Не смотрю вслед, потому что на глаза набежали слезы.

Ну вот, я так мечтал поплакать.

16

Плейлист на медиаплеере компьютера перешел от Армстронга «Let my people go» к Полю Мориа «El Condor Pasa». Первые же аккорды вызвали у меня гримасу боли.

El Condor Pasa. Полет кондора. Я отвернулся на табуретке к стене и тихо заплакал. Но все мои слезы отныне – только дождевая вода.

Полет кондора. Обильные дожди полощут зеленые холмы. Огромное, серое, открытое небо

Что-то во мне не выдерживает, и я давлюсь слезами – и я молюсь:

дайте, дайте мне неба хмурого, дайте музыки среди запахов, чтоб лететь в лавинах дождя словно кондор словно звуки флояры,

дайте Духа мне, Духа дайте, пусть не покинет меня ни днем

ни ночью

дайте сухожилия на ремни

чтоб не порвало грудь от отчаяния

дайте стойкости вынести этот болезненный полет до последней ноты

прошу – стойкости до последней ноты

что прозвучит где-то там далеко в холодном небе

откуда льются дожди

которые идут

не для нас.