Наперегонки с судьбой
Шрифт:
— Пусти меня, пожалуйста, — попросила Настя, — я пойду домой…
— Пойдешь? Точно?
— Да.
— Ладно. Но на прощание ответь на мой вопрос: что ты с собой сделала?
— Тебе не нравится?
— Честно?..
Но продолжить он не успел. Вырвав у Павла руку, Настя метнулась в сторону ванной и в мгновение ока заперлась изнутри: содрать с затылка накладные пряди — настоящее произведение Лизочкиного искусства! — было делом весьма болезненным, но минутным. Еще проще с макияжем: для этого понадобились мыло и горячая вода. И вот уже из маленького зеркальца
«Ну и к черту все!» — прошептала она своему отражению и открыла дверь ванной.
Он по-прежнему стоял в прихожей на том же месте, на котором она его оставила.
— Вот, — сказала Настя, сама поразившись собственному отчаянию, прозвучавшему в голосе. — Вот… Я тебе не нравлюсь? Совсем-совсем, ни капельки?..
— Что я должен ответить?
Его голос Настя почти не узнала, таким суровым он ей показался. Но она всегда была мужественной девочкой:
— То, что чувствуешь!
И, подчиняясь еще неизведанной им власти, Павел, уже ни о чем не думая, не испытывая больше страха, шагнул к девушке и прижал ее к себе в порыве, которого и сам от себя не ожидал. Не упрекая больше ни себя, ни ее, он нашел в этой полутьме ее губы, такие упрямые, если на них просто смотреть, и такие мягкие и отзывчивые в поцелуе…
14
А утро все-таки наступило, яркое и солнечное. И точно так же, как в первый день у Марии Петровны, спать ей не дал солнечный лучик, наверняка тот же самый. С этой мыслью Настя и проснулась, и ахнула, взглянув на будильник: спасибо солнышку, иначе точно бы проспала!..
Стремительно сбросив одеяло, она первым делом подошла к зеркалу. И тут же забыла про будильник.
— А целоваться-то ты, оказывается, не умеешь! — строго пожурила себя Настя. — Носы мешают…
Взгляд ее остановился на бюстике Маяковского, мирно пылившемся на подзеркальнике. Недолго думая она решила использовать его в качестве тренажера: должна же быть такая позиция, при которой носы не мешают?!
И она уже совсем было осуществила свое странное намерение, если бы не голос Марии Петровны, раздавшийся, с Настиной точки зрения, — очень некстати!
— Насть, ты что делаешь? Лучше поставь его на место…
— Я? Ой, доброе утро, Марь Петровна… Я… это… пыль с него хотела сдуть…
— Пыль?! — Учительница уставилась на нее, как на сумасшедшую. — Кажется, ты сегодня прямо с утра какая-то странная…
— Я не странная, я просто влюбилась… Честно, влюбилась!
— Если не секрет…
— Да не умею я секреты хранить, все равно поймете… В Павла, конечно! В Павлика! В Пав-лу-шу!
— Та-ак… Ну ладно. Умывайся и быстро завтракать: все ждут тебя на кухне!
— Кто «все»? — удивилась Настя.
— Павлуша, Павлик и Павел!
И, лукаво улыбнувшись, Мария Петровна исчезла в дверях, прежде чем Настя успела прореагировать на ее слова.
Впрочем, какое там реагирование. Мгновенно умывшись, она влетела на кухню
— Привет!.. И нечего краснеть, у нас в салоне все друг с другом целуются в качестве приветствия. По десять раз на дню! Только и слышишь: «Привет!» — чмок, чмок. «Привет!» — чмок, чмок! — Ой, каша! Я такую последний раз у мамы ела…
— Я тоже, — Павел наконец нашел возможным заговорить, одновременно наблюдая за тем, с каким аппетитом Настя приступила к завтраку.
— Кстати, — она серьезно посмотрела на него, — а где твои родители?
— У меня их нет…
— Извини, — Настя смутилась и сразу сбавила тон.
— Ничего, я привык…
— Паша…
— Настя, тебе чаю еще налить? — Мария Петровна нарочито звякнула чайником. — А тебе, Павлик?
— Спасибо, Мария Петровна, я уже бегу!
— Я тоже! — Настя вскочила из-за стола, забыв про чай. — Подожди, нам же по пути!
— Нет… Сегодня — нет, я вначале в Ленинку заеду.
И, уже с порога подмигнув растерявшейся Насте, добавил: «Пока, чмок-чмок!..» И ушел, решительно не пожелав заметить, какой обидой мгновенно наполнились ее глаза.
— Настя, — Мария Петровна посмотрела на девушку и нахмурилась. — Что у тебя с глазами? Не смей! Плакать по утрам — дурная примета… Ты часом не на меня обиделась? Из-за статуэтки?
— Какой статуэтки? — Настя непонимающе посмотрела на учительницу.
— Бюстика Маяковского… Понимаешь, мне он очень дорог. Это память о моем первом муже.
— Подарок?
— Да нет, Джон мне ничего не дарил, сама купила… Но у меня от него ничего больше нет, понимаешь? Ни одной вещи с тех времен, ни одного снимка… ничего! Только этот бюстик и остался…
— Ну надо же! — Настя покачала головой. — Что вы, я не на вас, на себя скорее… Пашины родители умерли?
— Погибли. — Мария Петровна задумчиво переставила с места на место сахарницу. — Чудесные были ребята. Оксана, хохотушка такая, мы ее за смех даже колокольчиком звали… Андрюша, отец Павлика, душевный, теплый и красивый! Шел по улице — все женщины вслед оглядывались… Они были врачами. Уехали на эпидемию в Тунис и там погибли… О господи, уже десять лет прошло!
— Боже мой, — Настя с ужасом посмотрела на Марию Петровну. — А Павлик? Он же еще мальчиком совсем был… Вот бедный!
— Да… Мальчиком и был. Смешливым — в Оксанку. А после этого, по-моему, только недавно начал улыбаться… Настя, возьми трубку, телефон! Ты что, не слышишь?
Она и правда не слышала, целиком и полностью находясь под впечатлением услышанного. Настя взяла трубку и не сразу сообразила, кто находится по ту сторону провода, почему голос этого абонента кажется ей знакомым и что в конце концов нужно ему от нее.
— Панкратов? Какой еще Панкратов? — Девушка нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. — На какую еще Петровку? А-а-а, это вы… Так бы и сказали. Но ни на какую Петровку я не поеду, мне на работу надо… Я вам и так уже все рассказала! Ничего нового не вспомнила… Как это все равно приезжайте? Я же сказала… Ну ладно… хорошо!