Наперекор судьбе
Шрифт:
Ей вовсе не хотелось отрываться от работы и становиться «затворницей» Эшингема на время родов и первых месяцев жизни ребенка. Она решила, что продержится хотя бы до Рождества. По ее расчетам, родить она должна где-то в конце января. А ее место в издательстве займет кто-то другой. Возможно, кто-то, обладающий такой же коммерческой жилкой. Эта мысль была ей крайне неприятна.
Просто уму непостижимо, что Бой так и не узнал о ее беременности. Впоследствии Венеция часто думала об этом. Как-никак, она ведь все время была на виду, посещая книжные магазины и универмаги. Ее могли увидеть
Условия в пустыне не шли ни в какое сравнение с тяготами армейской жизни в Англии. Здесь все было гораздо хуже и тяжелее. Военные успехи оставались более чем скромными, и это ощутимо сказывалось на моральном состоянии солдат и офицеров. Но трудности сплачивали, и ценность воинского товарищества становилась еще очевиднее, а дружеские узы – еще крепче. Каждый, как мог, заботился о поддержании собственного боевого духа и боевого духа своих товарищей. В таких условиях любые неприятные известия из дома были почти равнозначны вражеской атаке.
Шейла Уиллоби-Кларк, конечно же, слышала о беременности Венеции и знала о самых диких и нелепых домыслах о возможном отце ребенка. Она написала об этом своему мужу. Но Майк Уиллоби-Кларк искренне восхищался Боем и не раз сожалел, что рассказал ему о Венеции, танцевавшей в «Дорчестере» в обнимку с каким-то офицером. Он видел, сколько страданий принесли Бою его слова. Так имел ли он право наносить своему боевому товарищу новый жестокий удар, пересказывая то, что могло оказаться всего лишь злобной сплетней? Ни в коем случае. И потому Майк ничего не сказал Бою. Когда другой офицер их полка получил письмо от жены, где тоже сообщалось о беременности Венеции Уорвик, и спросил Майка, слышал ли он что-либо, капитан Уиллоби-Кларк посоветовал этому офицеру держать язык за зубами.
– Бедняга Бой и так до сих пор переживает свой развод. Зачем же еще портить жизнь хорошему парню? Давай побережем его.
И потому Бой оставался в неведении, которое если и не было блаженным, то, по крайней мере, не приносило ему боли.
Адель решила сводить Нони в конюшню и по пути вдруг наткнулась на плачущую Иззи. Девочка плакала очень тихо. Иззи все делала тихо, чтобы никому не причинять беспокойства. Но плач ее был горьким. Она сидела на скамейке позади Голубятни, где ее никто не мог увидеть. Адель села рядом и обняла Иззи за плечи. Нони молча устроилась с другой стороны.
– Дорогая, что случилось?
– Ничего особенного. Извини, Адель. Я, наверное, испортила вам прогулку.
– Не надо извиняться. Без причины не плачут. Тебя кто-то обидел? Расскажи мне. – (Иззи молчала.) – Скучаешь по отцу?
– Немного. Но…
– Кит?
Иззи посмотрела на нее. Карие глаза покраснели от слез, лицо распухло, а кончики волос были чем-то испачканы.
– Да. Кит. Я стараюсь изо всех сил,
– Я это знаю, дорогая. С ним сейчас очень… трудно. Но тебе удается ладить с ним гораздо лучше, чем кому-либо из нас. Чем вообще кому-либо. Мы все восхищаемся тобой.
– Не надо мной восхищаться. – Иззи судорожно глотнула воздуха и вдруг снова заплакала. – Он сегодня сказал мне, чтобы я больше ему не мешала. Так и сказал. Оказывается, я ему мешала. Я-то думала, что помогаю ему, хотя бы немного. А получается, я делаю только хуже.
– Иззи, да чем ты могла сделать ему хуже?
– Он так говорит. Потребовал, чтобы я оставила его в покое. Сказал, что ему не нужна моя забота и я только будоражу его мысли. Еще сказал, что я действую ему на нервы. Адель, мне так плохо. Получается, я совсем глупая и не могла понять это раньше.
Адель захлестнула волна злости на Кита. Как он смел нагрубить этому нежному маленькому созданию?
– Иззи, ты не должна себя ни в чем винить. Ты умница. Ты очень добрая и очень терпеливая девочка. Должно быть, у него сегодня был плохой день.
– У него все дни плохие, – звонким, срывающимся голосом произнесла Иззи. – Все подряд. Мне его очень жалко, но я ничем не могу ему помочь. Ему вообще не нужна моя помощь. Адель, это так ужасно. Что же мне делать?
– Думаю, сейчас тебе вообще не нужно ничего делать, – ответила Адель. – Оставь его в покое. Он не заслуживает тебя.
– Не говори так! С ним случилась ужасная беда, и мы должны…
– Возможно, Киту и кажется, что ужасная беда случилась с ним одним. Нет, Иззи. Война – это беда для десятков и сотен тысяч людей. Люди гибнут на фронте и под бомбежкой, остаются калеками, теряют дома и своих близких, которых они любили.
Адель говорила с Иззи как со взрослой. Девочка внимательно ее слушала, потом сказала:
– Тебе ведь тоже досталось.
– Досталось.
– Мы тоже скучаем по папе. Правда, maman? – сказала Нони, глядя на Иззи своими почти черными глазами.
– Да, Нони. Скучаем.
– Но мы должны быть смелыми.
– Должны. А теперь, Иззи, пойди и умойся. Кстати, почему ты не на уроках?
– Мисс Парсонс удалила меня из класса, потому что я плакала. Все равно она ужасно глупая. И многие из них тоже.
Адель посмотрела на нее. Умная девочка, давно прошедшая уроки, которые пытаются ей вдалбливать ограниченные учителя. Ей нечего делать в Эшингеме. Здесь она будет только тупеть. Себастьяну нужно подыскать для нее закрытую школу в каком-нибудь тихом месте. Конечно, они все будут скучать по Иззи, но для ее же блага ей нужно отсюда уехать.
– Тогда идем вместе с нами смотреть лошадей. Билли обещал Нони показать самых лучших. А Кита оставь на несколько дней в покое. Раз ты ему мешала думать, пусть остается наедине со своими мыслями.
– Да. Я так и сделаю. Извини. – Иззи вытерла слезы и нос.
– И еще. Перестань без конца извиняться, – сказала ей Адель.
Вечером Адель зашла к Киту. Он, как всегда, сидел и курил, уставившись невидящими глазами в пространство комнаты.
– Привет, Кит.
– Привет.