Наполеон. Афоризмы
Шрифт:
Реформаторы, в сущности, больные люди, которым жаль, что у других хорошее здоровье; они запрещают всем лакомства, которых им самим нельзя.
Не люблю, когда притворяются, что презирают смерть; один из главных законов — нужно смириться с тем, что неизбежно.
Трус убегает от вора; слабого бьет сильный; в этом основа политики.
В лакедемонцах я вижу только смелых и диких людей; лучшие
Сенат был бездеятельным, пока я не оказался побежденным. Выйди я победителем, я получил бы его одобрение.
Реньо обладал красноречием; по этой причине я часто посылал его с речами в Палату и Сенат. Нынешние ораторы — не более чем бездарные болтуны.
Ожеро предал меня; я всегда считал его подлецом.
Реаль довольно неплохо организовал мою полицию. В хорошем настроении я припоминал ему отрывок из его революционного журнала, в котором он призывал всех истинных патриотовсобраться 21 января,чтобы вместе съесть свиную голову. При моей власти он не ел свиных голов, но заработал немало денег.
Людовик XVIII очень мудро повел себя по отношению к убийцам суверена; его долгом было простить их, ибо это было сугубо личное происшествие в его семье; но государственная измена, вымогательство и неуважение к власти, принадлежащей в высшей судебной ступени, — этого я не мог им простить.
Мы уважаем лишь тех потерпевших неудачу, кто уважал себя в своем величии.
Блюхер заявил, что он сражался каждый день с тех пор, как в январе 1814-го пересек Рейн, и до того, как вступил в Париж. Союзники признают, что за эти три месяца потеряли около 140 ООО человек; думаю, их было еще больше. Я атаковал их каждое утро, до линии протяженностью сто пятьдесят лье. При Лa-Ротьере Блюхер дрался как никогда; мой конь был убит. Прусский генерал был просто хорошим солдатом; он не знал, как извлечь выгоду из своих преимуществ того дня. Мои гвардейцы про явили чудеса храбрости.
Сенат обвинил меня в изменении его актов, другими словами — в подделке документов. Весь мир знает, что я не любитель подобных штучек: один мой намек действовал так же верно, как мой приказ; всегда выполнялось больше, чем я просил. Если бы я презирал человечество, в чем меня упрекают, то система доказывает, что я оказался бы прав.
Меня нельзя упрекнуть в том, что я ставлю свою честь выше благополучия Франции.
Я сказал, что Франция — во мне, а не в парижском народе. А мне приписали
В глазах общественности, свергнутый правитель — узурпатор;тот, кто дарует милости и должности, — настоящий король; Амфитрион {5} в глазах Созия — тот, с кем он обедает.
Некоторые люди добродетельны лишь потому, что у них нет возможности быть другими.
Простолюдин мечтает, чтобы Бог был королем, который держит Совет при дворе.
«Мысли» Паскаля — полная ерунда; о нем можно сказать, как говорят низшие сословия о шарлатанах: «Он определенно прав, ибо мы его не понимаем».
Жажда править умами — одна из самых сильных человеческих страстей.
Не думаю, что Бурбоны понимали выгоды монархии лучше меня. Что до их династии, увидим в конце концов: они прокладывают свой маршрут в политических играх весьма высокого уровня.
Были революционеры, чьи действия отмечены особым величием и благородством; к ним можно причислить Ланжюине, Лафайетта, Карно и некоторых других; это люди, которые пережили самих себя; их роль сыграна, карьера закончена, а влияние прошло. Они — очень хорошие орудия, которыми надо уметь пользоваться.
Я не думал, что этот интриган Деказ так коварен. Но в любом деле следует дождаться конца.
Уникально в моей судьбе то, что я заставил своих врагов либо служить мне во славу, либо умереть.
В свете последних событий мне кажется, что катастрофы были сильнее человека.
Шатобриан удостоил меня красноречивой, но довольно несправедливой обличительной речью. Он немало сделал в интересах короля. Он гениален.
Договор 20 ноября был не лучше, чем капитуляция Парижа: не знаю, кого в этом винить — иностранцев или французских министров.
Кто бы мог подумать на поле боя при Фридланде или на плоту на Немане, что русские будут по-хозяйски распоряжаться в Париже, а пруссаки расположатся лагерем на Монмартре?
Когда пруссаки распорядились, чтобы я вывел войска из Германии в течение трех недель, под моим командованием еще оставалось шестьсот тысяч человек. Я думал, в их кабинете сошли с ума: успех оправдывает все; но глупость, сквозившая в пруссаках, была бахвальством чистой воды.