Наполеон. Афоризмы
Шрифт:
Посредственные правители никогда не могут быть безнаказаннони деспотичными, ни популярными.
Союзники знали своего Макиавелли; они задумывались над его «Государем»; но ведь мы уже не в шестнадцатом веке.
Есть произвол, который никогда не может быть стерт из памяти потомков; это мое изгнание на остров Святой Елены.
Яне
У французов ощущение национальной гордости всегда в тлеющем состоянии. Ему нужна лишь искра, чтобы запылать.
Среди всех моих генералов Монтебелло оказал мне наибольшие услуги, и именно его я уважал более всего.
Дезе обладал всеми качествами выдающегося человека; смертью он прочно связал свое имя с великой победой.
Самые небывалые из всех капитуляций в истории войн — Маренго и Ульм.
Правительство, члены которого высказывают противоположные мнения[], способно функционировать лишь в мирное время.
Принципы революции проложили маршрут по Европе; вопрос лишь в том, как их регулировать. У меня для этого были и сила, и власть.
Ней был человеком мужественным. Его смерть не менее знаменательна, чем жизнь. Уверен, что осудившие его не осмелились даже взглянуть ему в лицо.
Англичане — нация торговцев, но именно в торговле их сила.
Много разного было написано о смерти герцога Энгиенского и капитана Райта; первая не была делом моих рук, а о второй я не знаю ничего; я не мог помешать англичанину, охваченному упадническими настроениями, перерезать себе горло[].
Пятнадцать лет я спал, охраняемый своей шпагой.
Я очень основательно организовал Империю. Судьи аккуратно выполняли законы. Я не поощрял произвол, и механизм работал исправно.
Что касается финансов, лучший способ получить кредит — не использовать его; система налогообложения укрепляет финансовые дела, в то время как система
Мир управляется случаем.
В зените своего могущества я мог бы при желании заполучить принцев Бурбонов в свое распоряжение; но я уважал их несчастье.
500 турок было застрелено в Яффе; солдатами гарнизона был убит мой парламентер; эти турки были пленниками из Эль-Ариша, которые обещали не участвовать в войне. Мое положение обязывало меня строго соблюдать законы войны.
Полковник Вильсон, который долгое время писал о моей Египетской кампании, утверждает, что я давал яд раненым солдатам моей армии. У генерала, настолько безумного, чтобы отдать такое распоряжение, не будет солдат, готовых сражаться за него. За мистером Вильсоном эту ахинею повторяли по всей Европе. А на самом деле было так: около сотни человек слегло от чумы, они были уже безнадежны; если бы я их оставил, они подверглись бы опасности быть убитыми турками; я спросил доктора Десгенетта, можно ли дать им опиум, чтобы облегчить их страдания; он отвечал, что его долг — только лечить их; на этом вопрос был исчерпан. Через несколько часов все они были перерезаны врагом.
Врачи часто ошибаются; иногда они делают слишком много, в другой раз — недостаточно. Однажды я отдал шестьдесят тысяч франков Корвизарту; это умный человек и единственный надежный врач из всех, кого я знаю.
Под Ватерлоо мои войска насчитывали 71 тысячу человек; у войска союзников — около 100 тысяч. И я почти разбил их.
Я взял с собой в Испанию де Прадта на войну с монахами; на ней он вполне преуспел, что удивительно для архиепископа.
Я создал свой век, так же как и я был создан для него.
Порядок в обществе основан на справедливости. Судьи располагаются в первом ряду на социальной иерархии; никакие почести и уважение для них чрезмерными не будут.
Пруссаки не выдержали и двух часов под Иеной, они в двадцать четыре часа сдали позиции, которые можно было бы держать три месяца.
Я совершил ошибку, не стерев Пруссию с лица земли.
Моя система на континенте должна была уничтожить английскую торговлю и принести мир всем странам. Единственным недочетом было то, что эта система не могла быть полностью воплощена в жизнь: всего несколько человек ее понимали.
Полиция — не что иное, как дипломатия в лохмотьях.