Наполеон
Шрифт:
Герцог ди Сербеллони поклонился:
— Тысяча благодарностей, синьор генерал. Я был уверен, что обратился к вам не напрасно. А если вы сумеете убедить комиссара Саличетти возвратить населению всё, что хранилось в ломбарде, будет ещё лучше.
Бонапарт приветливо улыбнулся:
— Вот этого обещать не могу, синьор герцог! Как я сказал, комиссар Саличетти мне не подчиняется.
Тут в комнату на цыпочках вошёл его денщик Констан (со времён Тулона он всех своих денщиков звал Констанами), подошёл к нему, что-то прошептал на ухо и так же неслышно удалился.
Герцог встал:
— Тысяча
Тут поднялся и Бонапарт:
— Пустяки, мой друг! Я чрезвычайно признателен вам за эти сведения. Я и представления не имел обо всех этих мерзостях. Благодарю за то, что вы пришли ко мне. Всегда рад вас видеть. Да, вы правы, сейчас я должен встретиться с офицерами городской стражи и принять у них присягу. Но это не к спеху.
Обмениваясь с Сербеллони любезностями, он проводил герцога до дверей и тут же выкинул его из головы, едва дверь закрылась.
Эта женщина... Слуга шепнул ему, что она ждёт его в спальне! Может, лучше не связываться и сразу отослать её? Действительно, офицеры городской стражи ждали его в приёмной уже час. А это... Полная чушь, грубая чувственность... Он едва знал эту девушку, она ничего для него не значила — маленькая актриса, бывшая любовница пьемонтского генерала, случайная знакомая, которой он сказал несколько пустых фраз на вечеринке в Тортоне, по пути в Пьяченцу. Дикая вспышка желания в середине бессонной ночи, когда его сводили с ума мысли о Жозефине, заставила Бонапарта послать за ней.
Смешнее всего было то, что он — прославленный, превратившийся в идола гений этой победоносной армии, чудо, о котором говорила вся Европа — унизился до такого ничтожного, никому не известного существа, когда к его услугам были самые знаменитые красавицы Милана. Они вились вокруг него и пользовались любой возможностью, чтобы предложить себя: ослепительная маркиза Висконти-Айми на первом балу; примадонна Грассини; утончённо-чувственная красавица графиня Альбани, бывшая одновременно любовницей Кильмэна, нового начальника секретной службы полковника Ландрие и неизвестно скольких ещё французских офицеров; остроумная графиня Джерарди: похожая на статуэтку Дианы юная синьора Руга и все остальные, которых Бонапарт не мог припомнить — все молодые, знатные, прекрасные и бесстыдно желавшие принадлежать ему. Он ни на кого не обращал внимания: никто из них не тронул его сердца. А сейчас в соседней комнате его ждала маленькая неизвестная актриса (знай об этом армия — вот был бы хохот!), которую он предпочёл всем остальным.
Но именно потому, что она была никем и не имела никакого значения, он и послал за ней. С любой из остальных было бы невозможно вступить в связь, не испытывая чувства, что он изменяет Жозефине. А отношения с этим ничтожным созданием приносили всего лишь физическое облегчение, позволяли успокоиться перенапряжённым нервам, и о них можно было через минуту забыть. Вперёд! Офицеры городской стражи ещё немного подождут!
Он пошёл в спальню, обходя приёмную стороной. Она была там — ярко накрашенная, кокетливо улыбающаяся. Что он в ней нашёл? Ба! Он был груб с ней и не нуждался в её нежностях. Ему было нужно только краткое животное облегчение.
Когда
— О, дорогой, ты пришлёшь мне подарок?
Он с раздражением оттолкнул её.
— Ладно, пришлю. Только уходи поскорее и помалкивай! Поняла?
Она вульгарно и жеманно улыбнулась.
— А когда я снова увижу тебя, дорогой?
Он был краток:
— Никогда. А теперь иди, иначе не получишь обещанного подарка!
Слёзы навернулись на её глаза. Она начала жаловаться на его жестокость. Бонапарт отвернулся и с изумлением увидел Массена. На смуглом лице генерала играла сардоническая улыбка. Как всегда, Массена вошёл в его комнату по-кавалерийски, без доклада.
Бонапарт, оказавшийся в смешной ситуации, подавил гнев и негодование; он крепко взял Массена за руку и повёл к себе в кабинет. Там он обернулся к генералу лицом.
— Массена! — сурово начал он, говоря самым резким тоном, — У меня на вас масса жалоб! Жалоб, которые не придутся по вкусу в Париже! Вы ограбили неизвестно сколько дворцов, ободрав их как липку!
Массена засмеялся:
— О чём вы говорите, генерал? Вы считаете, что я пошёл на эту войну из любви к ней? Я воюю за деньги и хочу получить их как можно больше. Вы воюете за другое. — Он цинично и многозначительно усмехнулся. — У всех нас есть свои маленькие амбиции, мой генерал, не так ли? Мне плевать на то, что скажут в Париже. Мы можем делать что угодно до тех пор, пока парижские господа будут получать свою долю и трястись от страха перед армией, которая от генералов до барабанщиков обожает своего командующего. Господи, помилуй! Никто из нас не верил в россказни о плодородных долинах и богатых городах. Но мы здесь! Кстати, генерал, поздравляю! Ваше новое обращение к армии просто великолепно.
Этот ненасытный разбойник Массена был хитрой лисой, хорошо знавшей его слабое место. Бонапарту было чрезвычайно важно знать, что армия по-прежнему обожает его. Значит, «от генералов до барабанщиков»... В том числе и генералы. Преданность генералов была краеугольным камнем, на котором держалась его мечта. Преданность лично ему. Бонапарту не оставалось ничего другого, кроме как посоветовать Массена умерить свою алчность, сказать, что у него будет для этого масса времени и масса других городов, и напомнить, что, если поведение французов заставит местное население восстать, они потеряют всё.
После встречи с офицерами городской стражи (щеголеватыми юными дворянчиками, которые думали, что война — это прежде всего роскошная форма) и принятия у них присяги он вспомнил о своём обещании этой женщине, значившей для него меньше, чем ничто. Он никогда не нарушал своих обещаний, даже самых незначительных. Надо было покончить с этим. Он поднялся, пошёл на узкую, заполненную ювелирными лавками Калле деи Фиджини, расположенную рядом с площадью Дуомо, и купил у ювелира Манини какую-то безделушку стоимостью в сто двадцать восемь миланских лир, составлявших чуть больше сотни французских франков. Эта женщина большего не стоила. Теперь о ней можно было не вспоминать.