Наполеоновские войны
Шрифт:
Несмотря на беспрецедентную секретность, французы имели «много сведений о зажигательном воздушном шаре или адской машине». Об этом свидетельствуют выдержки из мемуаров адъютантов Наполеона. Знал о секретном проекте и он сам. Сначала, по словам Коленкура, «императору сообщили… о зажигательном воздушном шаре, над которым долго работал под покровом тайны некий англичанин или голландец по фамилии Шмидт. Этот шар, как уверяли, должен был погубить французскую армию, внеся в ее ряды беспорядок и разрушение». По всей видимости, русские хорошо засекретили Леппиха, ибо французы не знали, что именно он создает аэростат.
Потом последовали уточнения, о которых рассказал в своих мемуарах граф де Сегюр: дескать, по приказанию самого Александра I недалеко от Москвы под наблюдением немецкого пиротехника строится чудовищных размеров шар. Главное
Забегая вперед, скажем, что после вступления в Москву Наполеон отдал приказ разыскать мастерскую «доктора Шмидта». В Воронцово был послан отряд верховного судьи французской армии генерала Лауэра. Французы нашли место постройки шара, но это уже было пепелище. Все увиденное подробно запротоколировали, и на этой основе генерал составил докладную записку под длинным названием «Подробное описание разных вещей, найденных у села Воронцово близ Москвы, принадлежащих к воздушному шару или адской машине…, имевшей
служить будто бы для истребления французской армии». Вот что говорилось в этом документе: «…здесь была обнаружена лодка, которая должна была быть подвешена к шару, но которая была сожжена днем прежде вступления французских войск в Москву. Эта лодка находилась в 100 шагах от дворца, имела 60 футов длины и 30 ширины, в ней находилось много остатков винтов, гаек, гвоздей, крючьев и пружин и множество прочих железных снарядов всякого рода. Рядом лежит большой щит из дерева в форме шара, который, верно, имел служить для образца. В помещениях упомянутого строения найдено 180 бутылей купоросу, сверх оного, сзади и спереди дому стоит 70 бочек и 6 особых новых чанов необыкновенного сложения. В самом доме найдены столярные и слесарные мастерские и множество всевозможных инструментов и приспособлений. Примечены в маленьком белом домике, стоящем недалече и впереди большого, следы разбросанного и растоптанного пороху…» По одному из множества слухов, в подвалах мастерской «немецкого пиротехника» были найдены факелы или даже «ракеты» для поджога Москвы.
Организовав в окрестностях Воронцово облаву, французы поймали 26 человек, главным образом мастеровых. Среди них оказались также офицер и 10 ополченцев, охранявших имение. По приговору военного полевого суда 16 из них объявили «поджигателями» и расстреляли. Усадьба в Воронцово была разграблена и сожжена французами. В ней сгорела картинная галерея, библиотека и редкие архивные документы.
После московского пожара по распоряжению Наполеона была учреждена специальная комиссия для расследования и суда над пойманными поджигателями города. В сентябре 1812 года на ее заседании сооружение воздушного шара в Воронцово было увязано с поджогами и пожарами в Москве. Комиссия констатировала, что русское правительство использовало для защиты недозволенные методы – пожары и разрушения. По мнению французов, «план постройки большого шара был придуман лишь для того, чтобы произвести впечатление, и в Воронцовском дворце не занимались ничем, кроме приготовления горючих и зажигательных снарядов». Также было известно, что все расходы на постройку шара и машин покрыты русским правительством. По результатам расследования десять человек были осуждены на смертную казнь.
А вот в бюллетенях «великой армии» сообщалось, что у 300 поджигателей «были ракеты, каждая в шесть дюймов и укрепленная между двумя кусками дерева. У них были также снаряды, которые они бросали на кровли домов…» Как известно, именно такими пороховыми ракетами, помимо бомб, собирались вооружить аэростат Леппиха. Но Наполеон был уверен, что Москву подожгли по приказу губернатора, и «…этот презренный Растопчин велел приготовить эти зажигательные средства, распустив слух, что строится воздушный шар, с которого польется огненный дождь на французские войска и истребит их…» Видимо, французский император так и не узнал, что на самом деле строил в Воронцово немецкий изобретатель. Уж больно фантастической и неправдоподобной была эта затея!
Правда, эпопея «военного воздухоплавания» на этом не закончилась. В 1813 году Леппих продолжил строительство своего воздушного «бомбардировщика» уже в Нижнем Новгороде. Но и там его опять преследовали неудачи. Затем изобретатель перебрался в Санкт-Петербург. Здесь ему обустроили мастерскую в Ораниенбауме в помещении госпиталя. Леппих все
Несмотря на неудачи, Леппих продолжал упорно работать. В сентябре 1813 года генерал Ванд омский докладывал Аракчееву о его деятельности: «…делал несколько раз опыты и поднимался в шару на привязке не свыше 5 или 6 сажен от земли, но направления лететь в шару против ветра произвести не мог».
Терпение Александра I иссякло. Он отдал распоряжение Артиллерийскому комитету составить заключение об опытах Леппиха. Ведь на них было уже потрачено от 180 до 320 тысяч рублей! Изобретатель хорошо понимал, что это конец его мечты. Он, как мог, уклонялся от рассмотрения своих экспериментов и испытаний аэростата на комитете. А когда это стало невозможно, бросил все и уехал в Германию. Потом в Россию стали доходить слухи о том, что Леппих принялся рекламировать свой проект среди купцов, предлагая им с помощью аэростата перевозить свои товары по воздуху. Таким образом, неудавшийся воздушный «бомбардировщик» должен был стать мирным коммерческим перевозчиком грузов…
Несмотря на неудачу с созданием «летучего корабля», Александр I, надо отдать ему должное, оценил службу русских фельдъегерей, которые обеспечивали работу над этим проектом. Все офицеры Н. Е. Касторского были поощрены от имени самого императора, а многие из них повышены в звании. И это справедливо, ибо свою нелегкую, подчас связанную с риском для жизни, секретную миссию они выполнили достойно. Так что в истории Отечественной войны 1812 года были и свои бойцы «невидимого фронта»…
Трудное решение Кутузова
Но вернемся к сентябрю 1812 года. Не дождавшись нового сражения под стенами Москвы, французская армия 9 сентября вошла в Можайск, а на следующий день заняла Рузу. До Москвы было рукой подать.
Между тем, отступающая русская армия, вернее ее половина, уцелевшая после Бородинской битвы, конечно, не была готова к тому, чтобы сменить оборонительную тактику наступательной. Несмотря на настойчивые требования М. И. Кутузова поддержать армию, усилить ее, ни царь, ни военное министерство, ни московский генерал-губернатор Растопчин, с которым у Михаила Илларионовича были особенно сложные отношения, не приняли сколько-нибудь эффективных мер для этого. Русские войска не получили ни свежих сил, ни боеприпасов, ни продовольствия. При таком положении реализовать до конца успех этой битвы и перейти к активным наступательным действиям Кутузов не мог. Поэтому принять решение о том, чтобы дать французам новое сражение под Москвой, было очень не просто. Главнокомандующий постоянно размышлял над этим вопросом. Перед ним стояла дилемма: сражаться ли у стен столицы и защищать ее до последнего солдата или оставить ее без боя и сохранить армию. Очевидцы, имевшие в это время возможность часто видеть Кутузова, рассказывают, с каким напряжением он обдумывал свои дальнейшие действия. Этот ужасный выбор был личной драмой для полководца. «Он ужасался мысли о том приказании, которое должен был отдать», – писал в «Войне и мире» Л. Н. Толстой.
Наконец в сложной обстановке на военном совете в Филях главнокомандующий 13 сентября принял решение оставить Москву. В своей, ставшей исторической, речи он сказал: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю… Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор остается надежда счастливо завершить войну, но по уничтожении армии и Москва, и Россия потеряны. Властью, данной мне, призываю отступать!» Затем Кутузов добавил по-французски: «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага Отечества…» О своем решении он не проинформировал императора Александра I, тому сообщил об этом в Петербург Растопчин.