Напряжение
Шрифт:
– О, если б они приносили остроты!..
– Аникеев, Кунгуров! Что вы там не поделили?! Выйдите из класса!..
– У Марии Ивановны голос был понежнее.
– Разве вы с Борисом сидели за одной партой?
– спросила Олега черноглазая соседка.
– Представьте, да. Мучились, но сидели.
– Разве он очень плохой?
– «Очень» - лишнее слово. И потом неизвестно, кто из нас хуже… Он плох уже хотя бы тем, что не догадался познакомить меня с вами. Но он никогда не отличался тактичностью. Давайте сами знакомиться.
– И правда, зачем нам посредники…
– Благодарю вас, но я сам хотел поухаживать за вами, пока муж не видит.
– У-у, я уже ничего не хочу.
– Скажите, если не секрет, когда этот очаровательный молодой человек успел жениться?
– Конечно, не секрет. Я его невеста. Мы еще не поженились.
– Ах вот как?! Тогда все мои грубости по его адресу забудьте. С этого момента я говорю только самые лестные вещи о моем «напартнике». В раннем детстве он больше всего любил природу, птиц и никогда не стрелял в них из рогатки. Он не бил стекол, не получал замечаний на уроках, и в его тетрадках вы не увидели бы клякс…
– Чем это вы так увлечены?
– Борис повернулся к Олегу с Тамарой и положил один локоть на стол, другой на спинку Тамариного стула.
– Ты помешал самому главному. Я рисую ангельский портрет Бориса Аникеева. Осталось дорисовать последнее крылышко. А ты все испортил.
– Ладно, давай-ка выпьем. Давно я тебя не видел.
– Он налил в рюмки коньяк.
– Поехали!.. Ох, хорошо!.. А ты все такой же, как в школе, худой и длинный.
– Короче мне не удалось стать, - сказал Олег, - хоть и старался. Традиционный разговор. Но мы ведь не сорок лет не виделись!
– Тепло, а вместе с ним радость и спокойствие разошлись по телу. Олегу было приятно сидеть здесь, среди своих, даже около Борьки, с которым они всегда враждовали.
– Какой молодчина Генка! Сразу видно, организатор масс! Как это он ловко провернул.
– Отчаянный парень. Ну что ж! Он неплохо устроился: две тысячи имеет сам да Клавка почти девятьсот… Старыми, конечно. Около трех на двоих - жить можно. И можно позволить себе иногда такой сабантуйчик.
– Ну, сколько бы они ни зарабатывали, - возразил Олег, - мы должны сложиться и вернуть деньги.
– Что за вопрос… Только я в толк не возьму, с чего бы это Генка? Хлопот… Потом посуду мой… Ну, понимаю, хотел бы с Леночкой встретиться. Так он давно женат, она тоже замужем, да еще и на Сахалине… А ты находчивый парень: не успел появиться и сразу - тост за хозяев. Не промах!
– Когда встречаются друзья, лучше не мешать, - сказала Тамара и вышла.
– Ты убежден в моей находчивости? Соображаешь…
Еще в детстве Олег заметил, что Борькин нос напоминает парус на яхте. Парус остался таким же, только вырос и, должно быть, хорошо реагировал на ветер.
– Ну, так как твоя жизнь молодая? Все в своей милиции? Сыщик? Шерлок Холмс? Хм… Романтично… Но в девятнадцатом веке, а не сейчас. Знаешь, в школе ты так здорово учился, что я тебе даже немного завидовал, теперь могу признаться. И я не мог предположить, что ты выберешь такой… странный путь. Но вам, наверно, хорошо платят?
– Да как тебе сказать?
– Серьезно?
– Борис сморщил потный лоб, и Олег предположил, что нетрезвая Борькина голова превратилась сейчас в быстродействующую электронно-счетную машину.
– И как же у вас? Вам за каждого преступника платят? В отдельности? Или ставка?
– Ну какая там ставка. С выработки. С головы. За каждого отдельно. Причем за глупого меньше дают, за умного - больше. Есть специальные расценки.
– Понимаю, понимаю… Умного труднее разыскать, потому он дороже и ценится. Правильно, логично. Что ж, тогда, может быть, и есть смысл работать.
– Может, пойдешь к нам? Я тебе протекцию составлю.
– Спасибо, но это не для меня… Я, понимаешь ли, тут на распутье стоял. Диссертацию думаю защищать. Год походил в научных сотрудниках. Теперь надо расти. Что такое научный сотрудник? Сам понимаешь, сто десять рублей. А станешь кандидатом - глядишь, триста - четыреста можно будет свободно заколачивать. Смотря на какую должность сядешь. А работа - что сейчас, что потом… Выбрал я тут темку одну, вроде бы ничего, пойдет, начал уже материал подбирать и - отказался. Почему? А вот почему. Пленум по химии прошел! О, брат, это великое дело, на много лет. Сейчас что ни дай, какую абракадабру ни напиши, но про химию - суй, пойдет знаешь как? В общем котле все сварится… Вот я и сменил тему, то есть не совсем сменил, а связал ее с химией…
Олег поморщился и, оставив раскисшего, погруженного в расчеты Бориса, направился к толпе, собравшейся у раскрытого секретера. По рукам ходили фотографии, вынутые Генкой из альбома.
Каждый год, весной, приходил в школу хромой молчаливый фотограф; учителя приводили, построив гуськом, ребят в актовый зал и сажали их на одно и то же место, на сцене, а фотограф несколько раз кляцкал затвором ФЭДа. Через несколько дней, когда удавалось наконец собрать деньги, приносили карточки. Генка хранил их все - первого «б», второго «б», третьего, пятого, восьмого и, разумеется, выпускного, десятого «б».
Фотографии чем-то необъяснимо манят. Они были у каждого, те же самые; может быть, только не весь десятилетний комплект. И все равно, разглядывали так, будто видели, их впервые.
– От жалкого эмбриона к высокоразвитому сознанию, - сказал Генка.
– Чем не заголовок к выставке?! Наглядное представление о прогрессе человечества.
– Рост костей еще не свидетельство прогресса, - заметил Олег.
– Я уверен, что кое-кто из снятых здесь от эмбриона ушел, а до высокоразвитого сознания еще не добрался…
– Сколько угодно таких, - сказал подошедший Борис.
– А это кто? Рядом с тобой?
– спросила Клава Геннадия.
– Это? Олег, не узнаёшь? Я очень хорошо помню: в тот момент, когда фотограф снимал, я Олега за мягкое место - щип! Он так и подпрыгнул.
– Генка всегда был мелким хулиганом, - сказал Олег.
– Римма, а это ты! Седьмой класс…
– Нет, восьмой…
– Точно, восьмой. Всем мальчикам нравился вот этот твой завиток.
– Ну, скажешь тоже…