Нарисуем
Шрифт:
Все заржали. И Пека, друг. Я повернулся и вышел. Склад через дорогу – для них это рай! «Ку-клу-склад», – мрачно пошутил сам с собой.
С реализацией добычи тут не спешили – конечный результат их, похоже, не интересовал, а лишь сам процесс наслаждения. В склад как раз превращался мой дом. Вдруг, как по взмаху волшебника, весь заполнился мягкой игрушкой – розовых, голубых тонов. Когда я смотрел на всех этих слоников и чебурашек, у меня текли слезы: впал, видимо, в обычную воровскую сентиментальность. Полная деградация! И главное, кто конечный потребитель продукта? Я! Все, видимо, мне и достанется! В слове «достанется» все ясней
Ночью вдруг Пека меня тряс.
– Вставай! – произнес жарким шепотом.
– Зачем? – так же шепотом спросил я.
– Тебя, – показал в темное окно, – за сараем коровья нога ждет!
Фильм ужасов!
Надеюсь, это был сон? Утром поплелся на кухню.
– Вагон золота откатили! – с набитым ртом бодро сообщал Пека жене, и эта дура радостно всплескивала руками.
– Ну, как-то это… неблагородно, – пробормотал я. С бляшками было благороднее.
– А не платить людям зарплату по десять месяцев – благородно?! – Пека надо мной как коршун воспарил! Буквально – народный защитник Стенька Разин. Но тот, мне помнится, плохо кончил. Так же, как и сподвижники его. Пека, впрочем, и в тюрьме не пропадет. А вот я… Быть арестованным со странной формулировкой «за связь с народом»?
– Я пошел… по делу, – сообщил я.
– Ну наконец-то! – Пека сыронизировал.
В чем раскается!
«Ленфильм» в те годы был одним из самых привлекательных в городе мест. Пока шел коридорами, видел на стенах кадры лучших наших фильмов, созданных здесь: «Юность Максима», «Чапаев», «Петр Первый». А вот и буфет. Какие лица, разговоры! Что за мысли витают в седых локонах трубочного дыма, пронзенного солнцем! В безликой мути застоя, когда зачем-то закрыли все наши лучшие заведения, буфет «Ленфильма» блистал. Жизнь осталась лишь здесь. И я вовремя это понял, притулился тут. Отнюдь не все эти красавцы и красавицы, разглагольствующие за бутылкой «сухаго», были режиссеры и сценаристы, хотя были и они. Главное, тут сохранялся культурный слой, что-то отсеивалось ветром, что-то откладывалось навеки. Где тут мои верные кунаки, соратники дум и планов дерзновенных? Вот же они! Из-за столика в дальнем углу, тонущего в дыму и уставленного бутылками, вдохновенно махали… но достаточно я посидел среди болтунов. Теперь я вгиковец, профессионал!
«Фас!» – скомандовал я сам себе. В кафе заглянул Александр Самойлович Журавский – седая грива, замшевый пиджак. Либеральный заместитель страшного главного редактора – такие расклады практиковались тогда во многих учреждениях культуры. Главный редактор, обкомовский крепыш, бушевал, рубил с плеча. «Что возьмешь с бывшего кавалериста?» – с усталой мудрой улыбкой говорил Самойлыч. Он был наш! И делал, что мог. В основном, ясное дело, соболезновал. Благоволил и ко мне, хотя я ничего еще толком не создал, но он, видимо, чувствовал потенциал… и если в кафе не было никого из мэтров, подсаживался ко мне, и мы проникновенно беседовали с ним о Кафке или Прусте. Пруст – вот настоящая его была страсть! «Жали руки до хруста и дарили им Пруста», – как написал я в одном из сочинений тех лет. Беседа со столь понимающим человеком была, однако, как правило, недолга.
– Ну что ж, мне пора к моим баранам, – с грустью говорил он, глянув на часы. Баранами (все понимали эту тонкую аллегорию) величал он главного редактора да и директора заодно (прежде тот цирком командовал). В те годы считалось, что интеллигенция – прослойка, и Журавский этот тезис наглядно
И сейчас он, пытливо щурясь под большими роговыми очками, озирал зал. Мэтров в этот ранний час в кафе не было – и, широко улыбаясь, он направился ко мне. Опрометчиво. Теперь он так просто от меня не уйдет. Теперь я сам баран.
Выслушав мое бурное объяснение, Журавский тяжко вздохнул: пришел в кафе расслабиться, отдохнуть от тех ужасов, что ждали его в кабинете, – и напоролся. И на кого! «И ты, Брут!» – говорил его усталый интеллигентный взгляд.
– Но вы, наверное, знаете, – с горькой иронией произнес он, – что в настоящий момент по рабочей теме меня интересует (в слове «интересует» горечь насмешки сгустилась особенно) лишь одно: семь в пять – семилетка в пять лет.
– Нарисуем! – бодро произнес я.
– Тогда идем, – обреченно вздохнул Самойлыч.
В прихожей меня встретила грустная жена.
– Я сегодня в Петергофе была. Может, возьмем Настю от бабки? Плачет, грустит…
– Чуть позже, – бодро сообщил я. Вошел. О, гость на диване развалился.
– Летим к тебе!
– На какие шиши?
– Утвердили заявку.
Теперь мы на его территории будем воевать.
– Ну хорошо, – вздохнул Пека. Видно, с таким сказочным местом не хотелось расставаться. – Может, правда пора.
Не может, а точно!
– А то я тут уже Раду видал, – Пека вздохнул.
– Раду? Как? Откуда?
– Да под окнами тут ходила. В саване, с косой.
Белая горячка? Или реальность? Тогда действительно – пора!
– Ну, с Пекой я тебя отпускаю! – радостно воскликнула моя молодая жена.
В Пьяногорск мы летели через Москву, но Пека сначала отказывался «душу рвать» – в смысле посещать свою бывшую невесту. Я настоял.
– Ну и куда вы претесь? – сурово встретила нас Инна. – Я поговорю с папой, и вы отлично сможете работать над сценарием здесь. Материалом он вас завалит. Да и я по его просьбе писала историю рудников Пьяногорска – вышла брошюра. Вот она.
– Если так любишь свою специальность, – повернулась наконец и к Пеке, – Гуня в министерство возьмет тебя.
А меня?
– Ежов теперь ходит к нам. Пристроит ваш сценарий. Уверена, ты напишешь и тут! – полыхнула взглядом в меня.
Да-а, сильный тормоз.
– Ну что? – вышел из кабинета радостный Кузьмин, влюбленно глядя на Пеку. – Собрался в полет? Разговор есть.
Они уединились за дверью.
Вышел Пека, неожиданно мрачный. Видно, вместо насосов и шнеков что-то другое получил.
– Опять тут плясать заставляют!
– Ну что, не летим? – кинулся я к нему.
– Не-ме-дленно! – процедил он и двинул к калитке.
Предотлетная московская пьянка как-то мрачно прошла. Может, Пека молчал о том, о чем и я? После подключились «местные» (Пека везде их находит), и я, смело с ними общаясь, получил в глаз.
Самолет, весь дребезжа, оторвался – и стало тихо. Лебедь взлетел!
Глава 3. Подземный Чкалов
Черные пространства далеко внизу под крылом, зловещие факелы у бездны на дне кидают подвижные тени, какие-то блестящие кляксы (озера?) – и вновь часы тьмы. Я с ужасом вглядывался в нее, припав к иллюминатору, – хоть что-то наконец появится там? «Почему, почему, – тревожные мысли, – они живут тут, в этой тьме, когда на земле сияют, как алмазы, Москва и Петербург?! Да потому они и живут тут, чтобы ты мог жить там!» Ответ неприятный.