Нарисуем
Шрифт:
– Темпо, темпо! – донеслось из кустов.
Пека на оставшиеся деньги вдруг шубу себе купил. Странно распорядился. Причем какую! Искусственный серый длинный ворс. И такую же шапку. Только с отчаяния можно такое купить. «Все! – окончательно понял я, глядя на него. – В столице нам ничего не светит!»
– Ну как? – гордо поворачивался.
– Э-э-э… Ну, мне кажется… на дальних широтах больше приняты натуральные меха. Что там у вас? Соболь? Песец?
– Не угадал! В наших широтах
Почему? Но позже, увы, подтвердился этот парадокс. Не предполагал я лишь одного – что и мне тот наряд придется впору!
«Установочная сессия» для нас, студентов-заочников, тянулась незабываемые две недели и вот кончилась – пора расставаться. Ежов, истинный мастер, учил нас не только хорошо работать, но и красиво выпивать. Для этого и провел нас на премьеру в Дом кино… но вышло криво. В процессе набирающего откровенность разговора выяснилось вдруг, что у всех все хорошо – только у нас с Пекой все плохо.
– Эту тему, про рабочий класс, и преподаватели ненавидят, и даже начальство, которое заказывает ее. Так что частично это распространяется и на вас, – разоткровенничался, слегка выпив, мастер. Чего это он расклеился так?
Выяснилось, что уже можно писать всю правду о пограничниках, разведчиках. Даже о балеринах! А вот о рабочих почему-то нельзя.
Ежов, потея, промакивал промокшим платочком лоб.
– Хватит лгать! – вскричал Гуня, откинув шелковый локон, хотя я сильно сомневаюсь, чтоб он когда-нибудь лгал.
Потом начались пьянка и гвалт, про нас уже и забыли вроде. Да не совсем.
В уборной застал я Ежова – в неловкий, вроде, момент… неловкость была еще и в том, что он явно хотел что-то сказать мне, но не решался. Он долго стряхивал капли, а я стоял и покорно ждал.
– Да, – наконец он решился, – ты, похоже, опять умудрился вытянуть проигрышный билет. – И, резко задвинув молнию, ушел.
А я стоял, потрясенный. Забыл даже, зачем пришел. «Проигрышный билет!» И что значит «опять»? Что он – знает мою предыдущую жизнь и видит будущую? Да. Приговор!
Вернувшись, я сделал знак Пеке, и мы пошли. И никто из-за нашего ухода особенно не убивался. Так, несколько смешков… Раньше я, скорей, к насмешникам этим относился, но теперь к Пеке душою прикипел.
– Скажи… Ты сильно переживать будешь, если плюнем на все это, слюной?
– Пешки назад не ходят! – гордо Пека отвечал.
Комендантша в общежитии ревниво произнесла:
– Вас тут женщина спрашивала.
Обиженный взгляд комендантши можно понять – проволынили тут, наобещали – и не сделали ничего.
– Кого? – спросили мы хором.
– Обоих, – как-то мстительно проговорила она.
– Какая она?
– Ничего
Пора в дорогу.
– Отчислены! – сладострастно Сысоева произнесла. Дождалась-таки своего часа!
– А Ежов где? – поинтересовался я.
– Сегодня рано утром улетел в Акапулько. А что вы, собственно, хотите от него? Вариант ваш не лезет ни в какие ворота – мнение единодушно. Вспомните содержание!
Бляшки. Гнилой конец. Да, сценарий о рабочем классе сложился нестандартный. Вышли. Пека хотя бы слово сказал!
– А ты вообще на хрена существуешь? Где Федор-то твой? Ты, кажется, что-то обещал ей!
– Федор тут бессилен.
Такого я уже из его уст не мог перенести. «Федор бессилен». Это уже полный конец!
– Пошли-ка назад!
Минут семь боролись с застенчивостью, потом вошли все-таки в заветный подъезд, снова в бурную атмосферу ВГИКа окунулись. Подошли к деканату.
– Заходи.
– Прямо сейчас?
– Не бойся. Я с тобой.
Зашли. Сысоева, мне показалось, обрадованно брови взметнула.
– Мы согласны.
– На что это, интересно? – улыбнулась она.
– Вот он скажет! – Я Пеку вперед вытолкнул.
– Да! – он произнес. Небогато. Но это сыграло, видимо, решающую роль! Глаза Сысоевой заиграли.
– Мы напишем! – уточнил я.
– Как это? – поинтересовалась она. – Насколько я знаю, вы разъезжаетесь?
– Нет… – проговорил я. – Мы вместе едем!
И удивился сам.
– Ну поглядим, – улыбнулась она и вернула студенческие.
Спасение свое бурно отметили… кому-то это обошлось в «телевизор цветной». Шли через пустырь, благоухавший полынью, пихаясь и хохоча, бутылки в наших руках сверкали! На кривом ящике за магазином сидела старушка и, сощуря свои васильковые глазки, смотрела на нас. Осуждает?
– Чего, бабушка? – мы ласково к ней подошли.
– Я б с вами пошла! – восхищенно тряся головкой, сказала она.
И это, может, и был самый счастливый миг нашей жизни.
Смело реализуя наличность, до раздела «Книги» дошли. Я уже занес свое хищное перо…
– А вот это – нет! – произнес Пека неожиданно твердо.
У него свой вариант душеспасения был: книги покупать! Пачка денег в газете с надписью «Книги» нетронутой была. Видно, книги он лучшей индульгенцией считал. Брал только серьезные – Библию, Монтескье. Уважал книгу уходящей эпохи, про трудовые подвиги, какую-нибудь серьезную профессию, с мрачным просветлением в конце. Сгружал их в нашу каморку – и снова шел. Как понял я – он почти уже морально очистился через это дело, смело смотрел.