Нарисуем
Шрифт:
И вдруг в бездонной тьме, сначала еле угадываясь, стал проступать темно-лиловый желвак, постепенно становясь лилово-багровым, как мой синяк под глазом. Я захохотал.
Потом «желвак» прорвался – и брызнул желтым. Стюардесса красивым, хоть и дрожащим голосом произнесла:
– Самолет входит в зону турбулентности…
Красивое слово!
– Пристегните ремни.
Не обманула стюардесса – трясло так, что клацали зубы!
– Тур-бу-лентность не за-казывали, – проклацал я.
Пека злобно глянул на меня. Видимо, уже начал переживать за свою малую родину. Неужто она распространяется
Снижались. Коричневые сморщенные холмы, такие же сморщенные – от ветра? – извилистые серпантины воды. Серебристые «консервные банки» нефтехранилищ стремительно увеличивались…
Запрыгали! Приземлились! Тишина. Откинулись обессилено. Да-а.
Первыми в самолет гостеприимно вошли пограничники с собакой, выпускали, проверяя командировки и паспорта. Мол, «ласкаво просимо», но враг не пройдет!
«Почему аэропорт такой маленький?» Этого я, естественно, вслух не сказал. Счастье душило! К схеме местных рейсов подошел. Жадно вдыхал названия – Чиринда, Кутуй, Учами, Байкит, Уяр, Чуня, Муграй, Верхнеибанск, Большая Мурга! Вдохновлял также и список изделий, запрещенных к проносу на борт: спички взрывника, петарды железнодорожные, фурфуроловая кислота! Будем прирастать Сибирью и фурфуроловой кислотой!
Через поле прошли к вислоухому вертолету, вскарабкались по гремучей лесенке внутрь. Вопрос «куда летим?» не прозвучал, естественно. Видимо, куда надо летим. И керосином пахнет, как надо? А уж трясет так, что прежней турбулентности не чета!
Под нами изгибался дугой бурый берег, и чуть светлее, но тоже бурый залив, и такого же цвета баржи у берегов. Светло… но как-то тускло.
Баржи у берега приближались. Но сели, к счастью, не на них. Стадо вертолетов. За ними – большое здание. Шикарное для здешних пустынных мест.
– Ты не тут живешь? – я попробовал голос. Глухо звучал – уши заложены.
– Это больница, – гулко глотая слюни, Пека пояснил. Тоже полетом подавлен был – пока не разговорился. – Может, тебе надо туда? – кивнул уже нагло.
В больницу я бы, вообще-то, прилег!
Домов величаво мало. Шли в серой мгле. Утро? Вечер? То ихний день.
Пятиэтажки у сопок разбросаны… У нас в Купчине хоть улицы есть. Яркий свет ослепил лишь в его комнате, в блочном доме… таком же, кстати, как мой. «Далеко уехали!»
– Вот хоромы мои, – не без самодовольства обвел рукой комнату. Кроме него, похоже, хоромы эти считали своими еще трое – всего коек четыре. Понял немой вопрос. – Все в отпуске еще. Не волнуйся.
За меня или за них? На время их отпуска меня пригласил? А Инну на сколько?
– И это все, что тут есть? – вырвалось у меня.
– Ну почему? Там, наверху, семейное общежитие.
Не тщеславным ли намерением переселиться туда и вызвано его сватовство?
– Ложись вот сюда. Смело, – не совсем уверенно указал он.
Насчет смелости не понравилось мне. И тут смелость понадобится? Известно, чем она заканчивается, – потрогал глаз.
– Журов, механик морпорта, – обозначил он койку. Видимо, наименее опасен. Этим его гостеприимство и кончилось.
– У нас тут сейчас так. Утро-вечер не различаются.
То есть ужин так же отсутствует,
– Все. Давай рассказывай!
– Так час ночи.
– А разница есть?
– Там, за сопками, долина. Россию напоминает – единственное такое место. Даже деревья растут. Почему, непонятно. Потому даже рубленые избы стоят. Село Троицкое… Как раз на Троицу казаки доскакали сюда.
«Да-а…» – я глядел на унылый пейзаж. Возможно, казаки погорячились.
– Нет, ну тут-то, на Пьяной Горе, так ничего и не было никогда, – оправдался Пека.
Видимо, и не будет. Только эти дома.
– Главное – гора. Говорил уже – замечать стали, что от Пьяной голова кругом идет. Поэтому так и назвали ее. Сперва думали: шаманство. Шаманов тут полно. После ученые выяснили – разлом земной коры: вся магма из центра земли прорвалась, со всем содержимым. Ну, уран. Золото. Железо. Алмазы. Богатства, в общем, хоть ж…й ешь!
Это вычеркиваем.
– Но первым дед мой начал копать…
По прежней версии Пека сам ногтями все это богатство отрыл. Эпос меняется.
– Прадеда хоронил. Заложил пороху дюже. Иначе землю тут не поднять. Тот богатырь был – в дверь не влезал. Рвануло как следует. Дед подходит, смотрит – металл!
– Так. И что? – Я навострил ручку.
– Все! Бл…ей с Америки выписывал! Негритянок! А потом национализация, ху…зация! Все отдай.
– А сейчас работа продолжается! – я бодро сказал. Не оборвать бы ниточку.
– А куда, на хер, денешься? Роем. Пьяницу от вина не отучишь! Сперва выстроили тут Шанхай.
– Здесь?
– Ну, всякие хижины самодельные. Из жести, фанеры. В нашем климате – самое то! На дверь набивали рваные ватники, галоши – как-то утеплить. Надо было в секунду проскользнуть: дверь откроешь – оттуда пар. И ругань. И что-нибудь тяжелое летит в тебя: «Не студи, сволочь!» Жили за занавеской. И тут же детей делали – и не столько, сколько сейчас. Вон бараки еще остались.
– Вижу.
– Ну, в бараках исключительно интеллигенция жила. Как лагерь ликвидировали – руководящий состав вселили. Начальник шахты, главный инженер. Их сын был мой кореш – так я туда к ним на цыпочках входил.
– Чей сын? – Я устало отложил перо. Не успевал за потоком информации.
– А. Главный инженер женщина была. Из дворян. Чисто, красиво, помню, у них.
Это в бараке-то?
– Ну а потом пошли эти уеб…ща, хрущевки. Что здесь, что в Сочи – один проект. Как-то не учитывалось, что климат здесь несколько другой. Да и привыкли все же жить на земле. Так что первое время в ванной свиней держали, кур. Окна не открывали, естественно. Так что аромат соответствующий был! Тем более ни ванна, ни туалет не работали – канализацию поверху не проведешь, а мерзлоту долбить трудно. Тоже недоучли. Так что делали туалет во дворе, на двадцать дырок. А как их? Мерзлоту только ртуть прожигает – выносили с работы. Вечером сидят все рядами, обсуждают политику, производство – где еще? Простые называли это «очковая змея», а интеллигенты – «ветер-клозет». За зиму такие монбланы вырастали! Летом таяли. На самосвалах их вывозили. Так что запах себе представь! Но в кино, вроде, запах не передается? – озаботился он.