Нарисуй мне в небе солнце
Шрифт:
Меня же не отпускали вчерашние слова Ники. Я уже полчаса ходила по переходам и коридорам, понимая, что я безнадежно потерялась. Ну и ладно. Не найду, так поеду домой. Скажу Волобуеву, что потерялась… Ну как я ему это скажу? Буду искать, пока не найду…
Ника вчера сказал ни с того ни с сего: «Судьба подарила мне тебя, и она же тебя у меня отберет». С чего? Почему? Почему судьба должна отобрать меня? Что он имел в виду? Что стал меньше меня любить? Нет, наверно. Я этого не чувствую. Он звонит помногу раз в день. Я всегда чувствую его взгляд в театре, как только прихожу, с первой минуты, между нами всегда незримая
Так что тогда он имел в виду? Кто или что может меня отобрать у него?
Проблуждав минут сорок по переходам огромного неправильно построенного корпуса, я наконец нашла кинокомпанию, в которую меня послал Волобуев. Зашла с некоторым сомнением, держа в руках записку.
– Вам кого? – спросила меня востроносая женщина, быстро перебирающая бежевые карточки с фотографиями актеров в коробке на столе.
– Мне Кураева.
– Он вообще-то главный режиссер. Что вы от него хотите?
Я показала ей записку.
– Ему передали… вот…
– Кто?
– Волобуев.
– Алексей? А, ну хорошо…
Женщина вскочила, махнув мне рукой, прошла через две комнаты насквозь в дальнюю, всю прокуренную комнату.
– Анатолий Сергеевич, к вам…
Кураев прочитал записку, оглядел меня, дал мне прочитать сцену, послушал, как я читаю, кивнул какой-то девушке:
– Люба, отведи Катерину на грим. Фотопробы все-таки сделаем. И – вперед. Думаю, все нормально с тобой, – улыбнулся он мне. – Леша Волобуев зря посылать ко мне человека не будет. Время есть? Съемка у нас допоздна сегодня.
– Прямо сегодня? – удивилась я. Ничего себе…
– Да, а что тянуть? Посмотрю на пробы твои, но я уже вижу, что лицо хорошее, то, что нужно. У нас как раз выстроена декорация, и приедет сегодня Ильин доснимать эпизод. Так и эту сцену заодно начнем снимать.
Я ахнула. Ильин? Один из моих самых любимых актеров. В сцене было, кроме меня, еще двое. Кто же второй? Когда я узнала, что второго играет Карачаевский, я не то чтобы ахнула, а растерялась окончательно. Я совершенно не была готова к такому. Два народных в одной сцене со мной! Сцена большая, надо слова выучить успеть, вообще понять, что от меня хотят, что там играть, о чем…
Представляю, что будет, когда Ника об этом узнает… – потекли мои мысли в привычном направлении. Ника удивится, Ника покачает головой, Ника недоверчиво переспросит, Ника будет ревновать… Если бы я догадывалась, что Ника вообще не захочет слушать рассказ о моих съемках, прервет на полуслове, я бы, наверно, не думала о нем. Ведь такое бывает не каждый день. Я была уверена, что впереди у меня – огромная, длинная жизнь в театре и кино. Что это только начало. И какое!
Съемки шли долго, часа три, но я не почувствовала времени. Эпизод был бурный. Декорации должны были в один момент падать. Снимали несколько раз, каждый раз потом долго устанавливая все на место. Оба звездных актера оказались очень приятными, доброжелательными и совершенно равнодушными ко мне. Они играли свое, ярко реагируя, сверкая глазами, глядя на меня и сквозь меня.
Когда в перерыв я что-то спросила у
Я замолчала, больше не рискнула приставать с вопросами. Удивительно, я привыкла в институте совсем к другому. Ведь нас тоже учили именитые актеры, не менее звездные, чем Карачаевский.
Худрук наш Осовицкая – народная артистка СССР, знаменитая, красивейшая, снимавшаяся в культовых советских фильмах, сорок лет играющая главные роли в Малом театре… Она приглашала весь наш маленький курс, шестнадцать человек, к себе на дачу, и не раз, звала даже к себе домой, в квартиру в Брюсовом переулке в самом центре Москвы, пела с нами казацкие песни, выпивала по маленькой, никогда не пьянея, лишь розовея и оживляясь, опрокидывая крошечную рюмочку, уже пустую, себе на голову, чтобы показать – а я вот ни капельки зла не оставила! Да и Волобуев – известный, успешный, общался с нами настолько на равных, что мы забывали о нашем неравенстве. По-человечески мы были равны, или нам так казалось.
Я ехала поздно вечером домой, переполненная чувств. Мне назначили еще два дня съемок, дали домой папку со словами. Роль была совсем небольшая, но с развитием, с продолжением. Снимали быстро, а так съемочных дней могло бы быть больше.
Дома первым делом я бросилась к телефону, посмотреть, кто звонил. Вот, наверно, Ника меня потерял! Но нет. Звонила мама, беспокоясь, где я – я ей не позвонила с киностудии. Звонила Алька из общежития, словно чувствуя, что у меня происходит что-то интересное, о чем я первым делом должна была сообщить ей. Звонил Вовка, раза три. Ходил в автомат и звонил. И еще раз позвонил, когда я уже собиралась спать.
Я рассказала своему другу о съемках, он очень порадовался за меня. У Вовки был очень приятный голос по телефону. Если бы я его не знала, то думала бы, что он не очень высокий, крепкий, улыбчивый, с густыми светлыми волосами. Думала бы почти правильно. Волосы у Вовки густые, только лохматые, плохо постриженные, скорей всего, они просто не поддаются никакой стрижке и форме. Он улыбчивый, да улыбка его всегда неуверенная, растерянная, трогательная, но… Она не те струны в моей душе трогает. Мне его жалко, просто жалко.
Вот если бы мы жили лет двести назад, и мои родители решили бы выдать меня замуж за Вовку, что бы я делала? Хотя вряд ли они бы так решили, девушек за бедных не выдавали. Ведь Вовка бедный, беднее даже меня. У меня хотя бы квартира есть своя и первая профессия, не дающая мне голодать и нищенствовать. Ну даже если бы он не был такой бедный… Все равно. Рядом с кем-то возникает то волнительное, необъяснимое, а с кем-то – нет. И ты ничего не можешь с этим поделать. А выдали бы насильно… Варила бы щи. И потом сидела бы у окна, смотрела бы, как идет жизнь за окном, осень сменяет лето, и мечтала бы о чем-то, чему нет слова.