Нарисуй мне в небе солнце

Терентьева Наталия

– Кудряшова, может, вас поменять в этой роли? – спросил Марат. – Отдохните, закончите институт. Возьмите пару недель за свой счет. А мы пока поработаем, скромно, как можем, у нас народных здесь нет.

– И не предвидится, – вставил Ника, недобро поглядывая на меня из темноты зала.

Я знала цену этому взгляду. Он означает совершенно другое. Но сегодня я почувствовала себя зябко под его взглядом.

– Какие проблемы, Марат Анатольевич! – сказала я. – С удовольствием возьму за свой счет! У меня дипломный спектакль на носу. И от роли

тоже с удовольствием откажусь!

– Ну-ну, – ответила мне за Марата Агнесса, сидящая в зале рядом с ним. – Ну-ну.

Я написала заявление на неоплачиваемый отпуск и решила, что мне нужно поговорить с Никой. Не сейчас, чуть позже, и лучше не в театре, где много любопытных глаз и ушей. Но поговорить необходимо. Мне так будет проще, чем бы ни закончился разговор. Мне не нравился его сегодняшний взгляд, мне не нравилось собственное настроение, из подсознания просочившиеся слова о некоем несчастном человеке с одним ухом, который плачет и ждет того, кто, очевидно, едет куда-то в другое место, с шутками-прибаутками, загадочными взглядами, растрепанными цветами и нежностью.

Ко мне в гримерку заглянул Вовка. Он играл в спектакле, как обычно, маленькую роль, но очень симпатичную. Точнее, он придумал ее так, что из ничего получился милый, трогательный персонаж – школьный учитель физики, подрабатывающий дворником в доме отдыха, где происходят события пьесы, но чтобы его случайно не узнали дети или их родители, он каждое утро тщательно собирается на работу, клеит бороду, брови, закрывающие глаза. В пьесе этого не было, учитель просто надвигал капюшон и, тяжело вздыхая, мел двор. Учителя этого по пьесе бросила жена, и он остался с тремя детьми.

Мне все хотелось переписать пьесу так, чтобы главным героем стала не девушка, приезжающая летом в дом отдыха, где у нее начинается бурный роман с отдыхающим известным журналистом, а этот школьный учитель. Но автор пьесы решил по-другому, и у Вовки было всего несколько слов, а смысл его роли заключался в том, что он все время мешал встречам главной героини и журналиста, натыкаясь на них в самое неподходящее время. Пьеса должна была быть смешной, и Вовкина роль, по замыслу автора, была почти гротескной. Хотя что смешного в том, что его бросила жена с тремя детьми, и он встает в пять утра, чтобы прокормить их, потому что зарплаты провинциального учителя категорически не хватает.

– Ты уходишь из театра? – Вовка смотрел на меня совершенно несчастными глазами.

– С чего ты взял?

– Ребята сказали в курилке…

– Вов… – Я, как обычно, чувствуя сильный запах табака, кислый, душный, начала раздражаться.

Мои любимые мужчины не курят… Я успела перехватить эту мысль и улыбнулась. «Они»… Значит все-таки мое подсознание (а мысль была совершенно неожиданной и неосознанной) полагает, что я люблю двоих. Странно, конечно, но ведь у мужчин так бывает? Нет, я со своим подсознанием не согласна. Я люблю только Нику. Волобуевым я просто восхищаюсь, потому что не восхищаться им нельзя. Он – человек-солнце.

Вовка

неправильно понял мою улыбку и протиснулся в гримерку. Мне его жаль, он мне симпатичен, я считаю его талантливым актером… Но как же он меня иногда раздражает! Например, тем, что не заходит, широко открывая дверь, а влезает в комнату, заранее извиняясь за свое присутствие и стесняясь самого себя. Ну как я могу полюбить человека, который сам себя не любит!

– Катенька… – Вовка смотрел на меня преданными глазами.

Если бы от него так страшно не пахло бы табаком, я бы даже обняла его сейчас и прижалась бы к нему, так грустно и одиноко мне было сегодня. Но я только отодвинулась вместе со стулом.

– Вов, я не ухожу из театра.

– Катя, я, может быть, в кино сниматься буду, я пробы прошел.

– Молодец. Какое кино? Кто снимает?

Вовка замялся.

– Я забыл фамилию. Молодой режиссер какой-то, и нерусский. Фамилия русская, а сам не очень.

– Ну ладно. Хороший режиссер?

– Говорят, да… – разулыбался Вовка. – Ты точно не уходишь?

– Нет, я просто отпуск взяла, чтобы институт закончить спокойно. Ты приходи на наш выпускной спектакль, хорошо?

– Колесов, тебя зовут на сцену! – В гримерку без стука вошел Валера Спиридонов, он точно знал, что Вовка здесь, у меня. Удивительное дело – как же все всё знают, всё видят, всё быстро разносят.

Вовка вышел, сказав мне:

– Я позвоню вечером, ладно?

А Валера задержался.

– Вот это правильно, Кудряшова.

– Что именно?

Хуже нет, если ко мне начинают без спросу лезть в душу. Я видела по улыбке Спиридонова, что ему хочется поговорить о личном, о моем личном, которое никого не касается.

– Правильно, что дружишь с Володей Колесовым. Ты не смотри, что он такой… неказистый. Он еще нам всем покажет. Знаешь, кто его взял сниматься?

– Нет.

– Куликов. Что, не слышала? У него фильм премию недавно получил.

– Хорошо.

– Вот и я говорю – держись за Вовку, он тебя любит. А про директора забудь.

Я улыбнулась и встала. Сумку я уже собрала, на всякий случай решила забрать всю косметику, свой грим, туфли. Я была уверена, что вернусь в театр после экзаменов, но… Кто его знает. Мы с Иркой и Алей собирались показываться в большие театры, сделали отрывки. Возьмут в хороший театр, так меня здесь ничего не держит. Почти ничего.

– Не слышу ответа, – сказал Валера, удерживая меня за руку.

Я высвободила руку.

– И не услышишь, Валер! Почему я должна тебе отвечать?

– Не там ищешь, Кудряшова, не там ищешь! Ничего с директором не будет, вот увидишь, только время зря тратишь. На посмешище себя выставляешь. Ходишь с зеленым лицом последнее время, как убогая. Рыдаешь по ночам, что ли? Или гормонов мужских не хватает? Так обращайся. Я, правда, тоже женат, но не так крепко. И вообще – чем крепче брак, тем сильней левак, ты что, не знаешь этого, Катя? Эх, Катя, Катя, влипла ты…