Нарисую себе счастье
Шрифт:
— Уверен, ты справишься.
Хмыкнув, я подошла к окну, поглядела в черноту за ним. Снова вздохнула.
— Я согласна.
— Я рад, — просто ответил он. — Матери сама расскажешь, или лучше я?
— Сама.
— Как готова будешь, бери большой экипаж и поезжай.
Я кивнула, вспоминая, что он никогда не требовал от меня всего и сразу. Давал время привыкнуть, научиться. Вот и теперь не торопит.
Как же странно все сложилось!
— Иди спать, Мари. Утром еще поговорим. При свете дня все кажется проще.
— А вы? Ты?
— Я счета проверю
Отчего-то случившееся оставило внутри меня холодную тяжесть. Мне бы радоваться: скрываться теперь не нужно, муж хороший будет, достаток и защита. Почему же хочется плакать?
Ничего, завтра поеду домой и у мамы на плече буду рыдать. Кто, как ни мама, утешит, поможет, подскажет?
***
Как ни странно, спала я отлично и проснулась в замечательном настроении. Казимир оказался прав. От ночных страхов и слез не осталось и следа. Я была свежа как роза, румяна как яблочко и весела как утренняя пташка. Мне даже отражение в зеркале нравилось. Веснушки эти ужасные побледнели, почти пропали. Волосы задорно кудрявились. И когда в дверь поскреблась Прося и с некоторым недоумением сообщила, что Хозяин велел принести мне платья госпожи Ольги, я развеселилась еще больше. Платья? Ольгины? Вот умора! Я ниже ее ростом и куда костлявее. Мне ни один наряд ее не подойдет. К тому же я уже разучилась эти платья носить. Но если Казимир желает позабавиться, то я исполню его волю.
Я выхватила охапку разноцветных тряпок у опешившей служанки и захлопнула дверь перед ее носом. Кинула всю эту кучу на постель.
Блекло-розовый корсаж с кремовыми кружевами покорил меня с первого взгляда. Я, конечно, с детства слышала, что рыжим розовое носить нельзя, но это ведь не тот розовый! Сомневаясь и волнуясь, влезла в платье, запутавшись в юбках и шнурках. Долго пыхтела, едва не расплакалась.
— Тебе помочь? — раздался насмешливый голосок из-за двери.
— Да! — рявкнула я.
Ловкие руки Проси (вот что значит опыт!) быстро распределили наряд по моему телу. Затянули шнуровку по бокам, завязали шелковый бант, взбили кружева и развернули меня к зеркалу.
— Оленька Федотовна это платье в шестнадцать носила, а потом округлилась вся и неимоверно похорошела, — торжественно объявила Прося. — На тебе, надо сказать, сидит ничуть не хуже.
— Вы все знали, что я не мальчик? — единственное, что я смогла из себя выдавить, разглядывая в зеркале прехорошенькую глазастую девицу.
— Ага. Нам Хозяин сказал. И велел вам подыгрывать. А мы что, нам какая разница? Скажи, а Казьмир Федотыч взаправду в тебя влюбился?
Я глубоко вздохнула, подтягивая декольте повыше. Интересно, давно у меня такая грудь появилась? Под мальчиковой рубашкой вроде и незаметно было.
— Взаправду. Замуж меня позвал. Вчера ночью.
Вот теперь Прося стала такая же красная и пучеглазая, как я. Хотела сплетен — получи!
— Ты брюхатая что ли?
— Я — девушка честная. До свадьбы — ни-ни, — меланхолично ответила я, роясь в груде вещей. Ну должно же быть и белье приличное тут? Мои-то панталоны давно штопаны-перештопаны. Ага, нашла!
— Потому и женится? — блеснула разумом глупая девчонка.
— Говорю ж, влюблен он. По уши. Вчера признался. Звал замуж, обещал это… нарядов накупить и драгоценностей всяких. И фабрику мне отписать.
Я врала вдохновенно и радостно. Все равно мне теперь косточки перемоют, так пусть завидуют.
Судя по тяжелому сопению Проси, она уже впечатлилась всерьез. Я оглянулась: девушка хмурила брови, кусала губы, а потом выдала:
— Так он же старый!
— Не старый, а в самом расцвете мужской силы. Красивый зрелый мужчина. Меня все устраивает. Есть лента или сетка? Волосы хочу убрать.
— Отрадно слышать такие слова, — раздалось гудение Казимира из коридора. — Я шел тебя поторопить, но, пожалуй, стоило послушать еще. Вы продолжайте, барышни, продолжайте.
Мы с Просей одновременно лязгнули зубами и в ужасе переглянулись. Слова наши не предназначались для посторонних ушей. Она хотела меня уязвить, а я защищалась как умела. Ну и взаправду, не такой уж Долохов и старый. Просто борода у него страшная. И на медведя дюже похож.
— Я принесу ленту и гребни, — пискнула Прося, мигом исчезая.
— А мне нужно в уборную, — вторила я, хватая панталоны и чулки.
Казимир остался стоять посреди крошечной спальни. И вид у него был весьма довольный.
Глава 15. Новые реалии
— Ты очень красивая, — сказал мне Долохов, когда я выползла наконец на белый свет. Умытая и в нижнем белье под широкими юбками. — И цвет тебе к лицу. Ты прекрасна как заря над морем.
Услышав подобное от любого другого мужчины, я бы не сдержала смеха. Но Казимир глядел по-особенному. Он замечал и оттенки осени, и тоскливые крики журавлей. Восхищался прожилками на листьях, каплями дождя на паутине и колыханием травы. Комплимент от него был настоящим, искренним. Он ведь художник.
Я на миг даже задумалась, а как это — заря над морем?
Прося притащила шкатулку с лентами, отдала ее, разумеется, не мне, а Долохову, а он, покопошившись, извлек крошечные костяные гребни. И сам закрепил мне волосы. Я снова поглядела в зеркало и покорно вздохнула. Пожалуй, для этого художника я — благодатный холст. Недаром он собрался меня одевать…
Впервые за последние месяцы я была не просто похожа на девушку. Я была хорошо и почти даже элегантна. Не так, как Ольга, с Ольгой мне никогда не сравняться. Но и мальчика во мне никто бы не признал.
— Завтрак стынет, — тихо напомнил Казимир, отворачиваясь. — Все же нужно тебя выпороть.
— За что? — возмутилась я, оживая.
— Какова наглость — нарядиться в одежду брата и мечтать всех обмануть!
— Ну, вы же мне… ты мне сам и подыгрывал!
— Это было забавно.
— Ну да. А посылать меня одну в Большеград тоже забавно?
— Не одну, а с Ермолом. Он всегда был рядом, забыла?
— А через лес отпускать не страшно?
— А я тогда еще не собирался на тебе жениться.