Нарисую себе сына
Шрифт:
— Картинки-символы?
— Угу.
— И вы — носитель магии накейо?
— Угу.
— Так она и сказала.
— Кто?
— Клара, — отстраненно произнес капитан и, вдруг, подскочил из кресла. — Клара, та уважаемая… А, знаете, Зоя, я понял, кто сможет нам помочь.
— В чем? — на этот раз удивилась я сама. — Насколько я поняла, помощь нужна лишь вам.
— Есть один ученый, в столице. Он помешан на всем, что касается этого древнего народа. Я еще в детстве читал его книги, как приключенческие. У меня… — зашарил он глазами по полкам. — и здесь, кажется,
— Не-ет. Так, а он…
— Явно знает и о природе баголи. Он нам нужен.
— Он ВАМ нужен. Мне и так неплохо жилось со своими картинками.
— Зоя! Да какая разница? Мне — артефакт. Вам — разрешение на свадьбу, свобода и приданое, — сверкнув напоследок глазами, выскочил он за дверь. — Яков! Меняем курс!
— Мама моя. Куда же я вляпалась? — а что тут еще скажешь?..
_______
1 — Трава, применяемая, в основном, в черной магии. По устойчивым слухам обывателей, является «верным соратником» большинства ведьм.
2 — Деревянный щит для закрывания грузовых люков.
Глава 8
Следующий день прошел в относительном покое для моей пришибленной психики. Виторио Форче, не смотря на ограниченное пространство «Летуньи», на глазах не маячил и тень в моем личном пространстве лишний раз не отбрасывал. Озаботив Рубена кривой почтовой ласточкой порхать между нами. Да и то — до поры. Точнее, до нового приглашения «на утренний омлет», в ответе на которое я блеснула, наконец, своим ораторским талантом. Ну, там «еще раз и бушприт дверью прищемлю и…» пока всё.
Ранним утром второго на горизонте, наконец, облачной линией наметился берег. Я к тому часу едва успела глаза продрать, да так их и не оторвала, наблюдая медленно разбухающие горные кручи и темно-зеленую лесную полосу под ними. И какая же это…
— Сухая половина, — опершись на перила, громко потянул носом боцман. — А-ах! Даже отсюда благоухает. Доброе утро, монна Зоя.
— Доброе утро, — в ответ зевнула я. — А что это значит?
— Так, у моряка жизнь делится лишь на два: мокрую половину и сухую. Вот и мечемся между ними, как между милашкой и стервой.
— Понятно… А я в столице ни разу не была, — и к чему вообще добавила?
Однако мужчина откликнулся вполне искренне:
— Да что вы? Значит, будет интересно. Мы сейчас в Ворота войдем.
— В каком смысле?
— В канал специально прорытый.
— А-а-а. Это я знаю. Из гимназического курса.
— Ага. А потом — по нему, на юг, вглубь материка. Но, недолго — десять с половиной «сухих» миль. И вот он вам — Виладжо.
— Милашка, значит.
— Монна Зоя, вы о чем? Я — человек семейный, детьми обвешенный, — состроил недоуменную рожу мужчина. Я же не удержалась от ухмылки:
— Про землю, уважаемый боцман. Про вашу сухую половину.
— А-а!
— Яков! — а вот теперь тень над нами нависла вполне реально. С руками на поясе. — Составь список необходимого и пошли с ним двоих на портовые склады. И мне приготовь чертеж марселя — я в город через…
— Понял, капитан, — качнувшись вправо, ретировался из-под тени боцман.
Я
— Зоя! Я с утра — в столичную академию. И, если сразу выйдет, договорюсь о нашей с ученым встрече. А после обеда мы с вами — по магазинам.
— Зачем еще? — продолжила я колупать ногтем перила. Мужчина на них облокотился:
— Пополнять гардероб.
— Так я в мужской моде не смыслю. Бордо вам больше пойдет или…
— Я — о вас.
— Да с какой стати? Меня мои… платье вполне устраивает, — хотя оно, конечно, и в Канделверди звалось «главное, что с карманами», да, не в этом суть.
Но, мужчина ее, видно, не уловил. Потому как, демонстративно вздохнув, произнес:
— Зоя, я — ваш опекун и это — моя прямая обязанность.
— Так я вас и от нее освобождаю. И, знаете, что? Я тут подумала и решила, что и приданое ваше мне тоже не нужно.
— Замуж передумали?
— Нет. Сама себе заработаю. Меня мой мужчина и без приданого туда брал. Да, вообще, какая разница?
— Огромная.
— Для вашей чести? Так она же моей персоны не касается? — вперилась я в капитана взглядом.
— Зоя, — ответил он мне тем же. — Вы сами себе жизнь усложняете.
— Беру пример со своих опекунов.
— Да, Святой Эразм с лебедкой! Я сказал: по магазинам, значит, по магазинам!
— А я очень громко умею орать! Хотите проверить?
Мужчина, сузив глаза, несколько секунд думал. Потом медленно выговорил:
— Поорем вместе. Но, позже… Желаю хорошего дня, — бросил, уже в развороте.
— Уф-ф-ф… Святой Эразм с лебедкой… И как же рисовать то хочется.
А рисовать, действительно, было что. Вскоре «Летунья», дугой изменив курс, заскользила вдоль берега, на котором стали отчетливо теперь различимы рыбаки, копошащиеся у своих, развешенных на желтом песке сетей. И, бликующие на солнце, окна строений в зеленых просветах между скал. А еще, неспешно едущие по прибрежной дороге, подводы. Все это изобилие жизни казалось и родным и чужим одновременно, вызывая в душе чувство странной эйфории. А уж когда мы вошли в Ворота, я вовсе моргать перестала. Внимая и вдыхая. И, казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как я в последний раз видела землю. А тут еще и такое… Такая… красота.
Рельеф, постепенно разглаживаясь в глубину материка, теперь стал похож на яркое лоскутное полотно, сшитое из фиолетовых, голубых и синих полос. А между ними — аккуратные белые домики и ряды изумрудных кипарисов, качающихся под ветром. Знаменитая ирисовая долина, разноцветной волной накатив на крутой холм, все ж, отступила. Схлынула перед величием огромного каменного изваяния на нем в честь основателя Чидалии: мужчины в наброшенной на плечи накидке, грозно взирающего вдаль, на Море радуг. Рядом с ним сидел внушительный волк и тоже бдил. А на заднем плане за обоими — суровый христианский крест. Человек, оборотень и скрепляющая их вера — древний тройственный символ бенанданти… Я невольно развернулась от перил, ища глазами Виторио Форче, но мужчины не было ни на капитанском мостике, ни на палубе бригантины… Наверное, занят.