Наркоманы красоты
Шрифт:
Служанка придержала для меня дверь и я прошёл внутрь.
И тогда я в первый раз увидел Мэделен отчётливо.
Есть некоторые вещи, которые не поддаются описанию, и всё же производят на нас такое сильное впечатление, что мы вынуждены описывать их снова и снова — не только другим, но даже самим себе. Солдаты пытаются описать вызывающее галлюцинации ощущение войны. Матери пытаются описать, каково это — приложить к груди новорожденного. Возлюбленные пытаются описать потерю своих любимых. Святые пытаются описать понимание своих особенных божеств.
Я могу попытаться
Её кожа была настолько бледно-фиолетовой, что была почти белой. Её волосы — стремительный поток просвечивающего аметиста, ниспадающий сияющими волнами почти до талии. Её глаза были огромные и пурпурные, её губы — тёмно-тёмно малиновые. В это мгновение её расцветка показалась мне самой прекрасной из мыслимых… а любая другая женщина во вселенной — грязным комом по сравнению с ней.
Широкие скулы, нестреловидные брови, узкий подбородок под большим ртом — всё это были детали в цельности той обескураживающей живости, на которую я должен был смотреть.
На ней было простое белое платье без рукавов, длинной до бёдер, с высоким воротником из серебряной парчи, и никаких драгоценностей. У неё был пурпурно-розовый цветок ночной лозы и веточка серовато-розового алиссума приколотая, чтобы сосборить ткань у её правого бедра. Любое другое украшение приуменьшило бы её совершенство. С левой стороны на платье был разрез до талии, открывающий её гладкое мускулистое бедро.
Её тело казалось совсем человеческим в его характерных признаках: узкая упругая талия, бёдра, немного более широкие, чем теперь было модно, небольшие округлые груди, широкие плечи, изящные руки, длинная грациозная шея. Подобная бесстрастная опись не может дать ни малейшего представления о том эффекте, который она на меня произвела.
Мне вдруг пришло в голову, что её муж, должно быть, очень близок к смерти.
Она использовала тот же самый аромат, на который я обратил внимание у загона, и мне стало любопытно, был ли он продуктом парфюмерного искусства или просто запахом её тела.
В пангалактических мирах, где любой с небольшим количеством денег мог быть красивым, все попривыкли к обычной красоте. Её же красота была настолько экстраординарна, что, когда она сказала: «Привет, Гражданин Хендер», — в ответ я смог только раскрыть рот в немом удивлении.
Тем не менее я немного собрался и сказал: «Простите; думаю, я слегка замёрз».
Она приняла это извинение без следа насмешки. «Мне жаль… в это время года наш климат не очень приятен. Вам следует посетить наш город весной; это гораздо приятнее». Она улыбнулась, чуть задумчиво.
Это показалось настолько нелепым человеческим замечанием, что я не смог придумать ответ, поэтому, просто кивнул.
«Итак», сказала она всё ещё улыбаясь. «Байрон хотел бы встретиться с вами немедленно». Она повернулась и я понял, что должен следовать за ней.
Она пошла к освещенной прихожей. Её грациозность в облегающем платье была ещё более завораживающая, чем у вдовьего загона, и я споткнулся о край ковра и громко затопал, пытаясь
Из нашего прохода по дворцу я ничего не могу вспомнить. Обычно я чрезвычайно заинтересован в деталях меблировки, декора, предметов искусства — меня всегда очаровывают очень состоятельные люди и их специфические вульгарности.
С таким же успехом я мог идти за ней через невыразительный белый тоннель; всё, что я мог видеть, была Мэделен.
Но мало-помалу другие ощущения просачивались, становились сильнее. Было зловоние: резких химикалий и болезни. Лампы потускнели. Мэделен двигалась более медленно и в её грациозной походке появилась странная неуверенность.
Наконец она остановилась, остановился и я — после того, как поравнялся с ней, отчаянно желая хотя бы мельком увидеть её профиль. Она бросила на меня двусмысленный взгляд, а потом заговорила. «Гражданин Хендер, мой муж, Байрон Осимри Барраматта».
Когда я с неохотой отвернулся от неё, я почувствовал приступ смущения, а за ним — небольшой шок отвращения.
От Байрона Осимри осталось немного. Его остатки лежали на узком столе поддержания жизни, опутанные трубками и проводами-датчиками, покрытые гладкой чёрной пластиковой простынёй. Было так, словно там лежал скелет, но скелет из какого-то мягкого вещества, сплющивающегося. Его лицо было скрыто под коже-маской, и я подумал, были ли эти умные, правильные черты лица на маске — чертами Осимри до того, как они разрушились. Его глаза просвечивали сквозь маску, сальные чёрные выпуклости, каким-то образом ещё более отвратительные, чем что-либо ещё. Я представил, как он, должно быть, выглядит под простынёй, лужа разлагающейся плоти, крошащиеся кости, выступающие из гнили.
Я испытал краткое ужасающее видение: красота Мэделен страстно прижимается к этому живому трупу. Я сразу же отогнал этот образ от себя, прежде чем смог почувствовать тошноту, дрожь или как-то ещё проявить свою реакцию.
Его тело и голова оставались без движения, пока он говорил искусственно сгенерированным голосом. «Гражданин Хендер! Добро пожаловать в наш дом». Он звучал несоответственно энергично.
Я сумел вежливо кивнуть и сказал: «Спасибо, Гражданин Осимри».
Последовало неловкое молчание, во время которого я боролся с желанием посмотреть на Мэделен, хотя я почти ничего не ощущал, кроме её тёплого присутствия рядом со мной.
«Итак», — наконец сказал Осимри. «Мэделен говорит, что вы способный художник. Она почти с энтузиазмом говорила о наброске, который вы ей показали. Вдовьего загона, не так ли?»
«Она так говорила?» Эту фразу я подразумевал как уклончивую любезность; а вышла она с примесью изумлённого удовольствия.
«Да, говорила», — сказал он как-то сухо. «Как ты выразилась, дорогая? Тот рисунок Гражданина Хендера уловил „какое-то опустошение и стерильность“, — думаю так ты сказала».
Здесь было какое-то скрытое течение, какая-то эмоциональная борьба, которую я совершенно не понимал. Я взглянул на Мэделен, её лицо было странно напряжено — хотя это выражение ничего не отнимало от её красоты.