Народовольцы
Шрифт:
Первая девушка. Поверил жандармам! Какой ужас! Какой позор!
Вторая девушка. Слушай, написал: простите, не поминайте лихом. Узнала: задушил себя полотенцем… В камеру пришел и…
Первая девушка. Как Иуда!.. Стыдно, так стыдно…
Офицер. Сами видите, какое теперь время, могли бы очки дома оставить…
Человек в очках. Да я же не из франтовства ношу очки, а если вы сомневаетесь, то пройдемте ко мне домой, я документы покажу.
Крестьянин. Документ, ишь, нашел чем
Мальчишка, который все время вертелся вокруг нищенки, вдруг залез кому-то в карман. Крестьянин кинулся к нему, выворачивает руку. Мальчишка ревет, призывает от боли мамку, его допрашивают: «Кто ты, живешь где?» Сквозь рев он отвечает: «Тверской я, а-а-а, в учении, а-а-а…»
И вспыхивает, но в ином, уже тягучем, тоскливом ритме второй дивертисмент: баба запевает песню, что-нибудь вроде: «А в деревне той все дождь, дождь… Когда станешь большая, отдадут тебя замуж…» Эту песню она поет долго, может быть, повторяя ее два раза, до начала монолога прокурора о том, как проходил день убийства царя.
Провинциал. И я говорю, не надо правосудия, пытать их надо, такую отраву изобрести, чтобы тайно в тюрьме наводить и чтобы на теле ничего не оставалось!
Торговка. Горячие с мясом, горячие с мясом!
Западник. Ужасно, ужасно…
Первая девушка. Их повезут, их повезут на черных колесницах, а мы тут… Стыдно, так стыдно, так стыдно…
Вторая девушка. Слушай, у меня письмо Льва Толстого, он обратился к царю, просит помиловать, слушай вот слова его: «Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли, для того чтобы бороться с ними, надо бороться духовно!»
Сановник. Я понимаю, господа, – грубый рабочий, Тимофей Михайлов, попавший под полное влияние Желябова…
Западник. Это хорошо показал прокурор.
Сановник. Но Кибальчич, умный, интеллигентный человек…
Западник. Мог бы составить славу российской науки!..
Левый. Все они, господа, натуры исключительные, как хотите, И не часто Россия такую душевную силу, цельность являла, что говорить… (Оглядывается, понизив голос.) Мы здесь на панели глядим, с утра до ночи в компромиссах вязнем, а они… Задумано и исполнено, и злоба наша – ничто им!
Сановник. Пустое! Фанатизм, фанатизм и фанатизм – иного объяснения не нахожу!
Вторая девушка. Слушай, а каков Михайлов?
Первая девушка. Саша?
Вторая девушка. Нет, Тимофей. Сашу еще в прошлом году арестовали.
Первая девушка. Но почему «Народная воля» писала новому царю? Почему не на фабрики? Мне говорили, на фабриках хотели выступить, право, даже обижались, говорят…
Вторая девушка. Письмом к царю Исполнительный комитет обратился в Европе. Слушай, у меня это письмо, надо в почтовые ящики вложить, поможешь?
13
Улица.
Мастеровой. Тимоха, Тимоха, что ж… бросил нас? В казарму и носа не кажешь! Со студентиками все! Где живешь-то?
Тимофей Михайлов. Сплю где придется, такое теперь мое дело.
Мастеровой. А ты зайди, от фабрики-то не отплевывайся, в субботу, перед всенощной, ребята темную делают, приказчичек у нас новенький.
Тимофей Михайлов. Не… погодить придется.
Мастеровой. Что ж годить… Не слепой, вижу, где… С Андреем Иванычем… тишина. Затеваете что-то… только ведь и своих забывать… Или ты и не наш теперь, а студентиков, а? А студентики-то бочком ходить стали, не слепой я.
Тимофей Михайлов (в сердцах). Эх, господи, и ты… студентики!.. А ну давай по совести… Одна интеллигентная молодежь подала нам руку помощи, братскую руку свою. У кого сердце заболело от крестьянских стонов? У нее! Кто нас из пучины тянет и жизни себя решает? Она! Да без нее мы животные, без нее у нас в желудке играет, не выше! На всю империю кто кричит? Вопиющие в пустыне – кто? Наш стон их горлом вместе с кровью выходит! Да у нее святых более, чем в Библии… И запомни, что я тебе скажу: она одна, интеллигентная молодежь, неразлучно пойдет с нами до конца! Стыдно мне и грешно тебя слушать… Студентики!
Мастеровой. Тимоха, дорогой, а я что? Я разве… мы разве в дело не годимся?
Тимофей Михайлов. А зачем я пошел… Ты (понижает голос) Степана помнишь, Халтурина?
Мастеровой. Ну?
Тимофей Михайлов. В Зимнем взрыв – его руки!
Мастеровой. Ну?
Тимофей Михайлов. Вот те и ну! Всю зиму Степан динамит в столярку, в подвал таскал, в подушке хранил, чуть не задохся от газу динамитного, вытерпел… А ты – темную… Царю, брат, темную!
Мастеровой. А я что, я ничего. Только раньше и кружки и прочее что, а сейчас…
Тимофей Михайлов. А сейчас – погодить надо. Как утихнет все, тогда и нам полегчает… такое дело. Пойдем…
Мастеровой. Ну, я пойду, а ребята? Я не против, и я, как Степан, соображу. Но свой резон должен быть, и на фабрике спросят…
Тимофей Михайлов. Что ж спросят? Увидят. И для них, чай…
Уходят.
На авансцене судебный пристав.
Судебный пристав (объявляет). Двадцать восьмого марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года в половине третьего пополудни первоприсутствующий сенатор Фукс объявляет заседание особого присутствия продолженным. Слово предоставляется исполняющему обязанности прокурора Муравьеву, который и закончит свою обвинительную речь.
Муравьев и Желябов продолжают свой диалог.