Нарушенный завет
Шрифт:
«Нарушенный завет» — роман об эта. Кто такие эта?
Япония, которая в разных областях жизни являет примеры удивительно стойких пережитков минувших веков, сохранила и касту эта — социальное явление, корни которого восходят к дофеодальной эпохе, ранее VIII века. Пути образования этой касты не вполне ясны, но несомненно, что среди предшественников эта были некоторые категории рабов, в том числе из иноплеменников. Однако, как будет показано ниже, это далеко не единственны)! источник её формирования, поэтому считать современных эта представителями другой расы, о чем в своем романе пишет Тосон, нет достаточных оснований. Начиная уже с этого раннего времени и на протяжении последующих веков происходило обособление ремесленников тех специальностей, которые и доныне остались целиком в руках эта. Таковы прежде всего — убой скота и выделка кож; затем плетение соломенных сандалий, починка деревянной обуви (гэта); уборщики нечистот, комедианты, проститутки также входили в ряды людей, впоследствии составивших
Переворот Мэйдзи коснулся и касты эта: декретом 1871 года эта каста была юридически ликвидирована, и ее члены были причислены к третьему сословию «хэймин», получив и право именоваться так, однако с приставкой «новый» — «синхэймин». Им были присвоены и все гражданские права — ношения фамилии, повсеместного проживания, отбывания воинской повинности и пр. и пр. Самое слово «эта» было изъято из употребления. В современных японских толковых словарях этого слова нет.
Но получила ли проблема эта своё разрешение но существу?
Отнюдь нет.
В XX веке, как и в XVII, каста эта жива так же, как не умерло фактически само это слово. Если эта огородник (огородничество распространено среди эта), он должен продавать свой товар дешевле, чем другие, но и это не всегда спасает его от полного бойкота. Если он путешествует, его не пускают ни в одну гостиницу. Если он в армии, никто из товарищей-солдат не желает с ним общаться. Если он женится, скрыв свое происхождение, его жена может потребовать развода, а если с ним вступят в брак сознательно, то не только с его женой, но и с ее родственниками никто не захочет иметь дела. На юге и на севере Японии, в столице и в деревне и даже дальше, в эмиграции, на тихоокеанских островах и в Северной Америке — всюду, где только есть японцы, эта напомнят, что он — «нечистый».
Как существовать в таких условиях? Говоря словами героя «Нарушенного завета» Усимацу, «для эта весь секрет возможности выйти в люди и существовать, единственная надежда, единственный способ — это скрывать свое происхождение». Но этот исход возможен лишь для одиночек, да и для них он нередко оканчивается крахом. И собственно весь роман говорит о том, что скрывать свое происхождение — недостойно. Эта, не пожелавшие или не могущие этого сделать, всюду преследуемые, отовсюду гонимые, — бегут. Но куда? В единственное место, где они могут жить спокойно, потому что они среди своих, — в «особые поселения».
Эти «особые поселения» — «токусю бураку» — существуют в XIX веке, как и в XVII. В настоящее время число их превышает пять тысяч. Самих же эта насчитывается около трех миллионов человек.
И в наши дни, как и в средние века, эта обособлены профессионально. За исключением некоторой части (на юго-западе), занимающейся земледелием, подавляющее большинство ограничивается профессиями, которые сохранились за эта со времен средневековья. Но и это становится все трудней. Мелкие кустарные промыслы капитализируются все больше и больше. Кожевенное дело переходит на фабрики, плетенье — в промышленные артели, на крупные бойни берут любых наемных рабочих. Прежние занятия эта переходят в другие руки, к новым эта не допускают. Таким образом, экономически эта обречены на нищету.
Положение эта, материально бедствующих, культурно отсталых, в повседневной жизни притесняемых, ко второму десятилетию текущего века стало настолько тяжелым, что даже «сверху» нельзя было оставить его без внимания. Тем более, что эта не раз напоминали о себе волнениями. Возникло даже «додзйо-уидо» — «движение сочувствия», старания которого фактически сводились к частичным реформам «особых поселении». Это худосочное движение распалось, не добившись сколько-нибудь ощутимых успехов, но в 1921 году на смену ему возникло движение самих эта — «суйхэй-уидо» — «уравнительное движение». Только с развитием общего японского рабочего движения эта осознали, что в силу существующих жестких профессиональных рамок они являются не только сословной, но и экономя» чески обособленной группой. Возможность обогащения, которую дает капитализм для отдельных эта, на что охотно указывают буржуазные экономисты, ни в коей мере не разрешает проблемы существования всей касты в целом. Движение суйхэй, ближайшими целями которого было осуществление фактического равноправия, а также экономическая помощь эта (кооперирование, создание производственных артелей и т. п.), показало, что полного равноправия и повышения экономического благосостояния эта можно добиться, только борясь в одних рядах с японским пролетариатом. Практически эта и раньше активно участвовали в отдельных
И вот через тридцать лет после зарождения «суйхэй-ундо» в нынешней послевоенной Японии эта по-прежнему живут на положении отверженных. Поэт Такаити Минору в 1952 году писал:
Я родился на свет от таких людей, Которых несчастней в мире не сыщешь. С древности мы — парии в стране моей, Отвержением преступников, беднее нищих. Да что там древность! Еще и теперь Каждый пария в нашем селенье Жмется в углу, как затравленный зверь, Словно просит у всех прощенья. Всю свою жизнь отец мои и мать Мыкают беспросветное горе. Их и людьми не хотят считать, Перед ними каждая дверь на запоре. «Вы — не люди!» — камнем бросают в нас. И даже на сходке многоголосой На корточках в углу, не подымая глаз, Мы боимся словечко сказать без спроса. С детских лет нас презренье товарищей жжёт: «Эта», «нечистый», «четвероногий»… Не для нас сверстников хоровод, Нас никуда не ведут дороги! В душу вгрызаются злые слова, И хочется убежать без оглядки, Скрыться, чтоб не настигла молва, Жить по-людски, спокойно… [47]47
Перевод В. Н. Марковой.
В 1906 году, когда вышел «Нарушенный завет», не только движении «суйхэй-ундо» не было в помине, но и рабочее движение развёртывалось еще очень слабо. Нет ничего удивительного, что Тосон подошел к этой проблеме в духе тех либерально-демократических идей, которые одушевляли движение «хеймин-ундо». Проблема эта в романс разрешается в рамках индивидуальной судьбы, в психологическом плане. Она трактуется в духе гуманизма, как задача восстановления попранного достоинства личности, как утверждение ценности человеческой личности независимо от сословных и социальных ограничений.
Однако общественная проблематика «Нарушенного завета» не ограничивается этой, так сказать на виду лежащей, проблемой эта. В романе имеется еще одна, не менее важная, сторона. Выше упоминалось, что «Нарушенный завет» отразил разочарование прогрессивной интеллигенции в буржуазной действительности. Этот роман наглядно рисует, как быстро японская буржуазия, придя к власти растеряла те прогрессивные устремления, которые ей были свойственны в период самой революции Мэндзи. В этом отношении наиболее показателен образ кандидата в члены парламента Такаянаги.
Образ Такаянаги дан Тосоном не изолированно. Внимательный читатель заметит, что все персонажи, которые имеют хоть какое-нибудь касательство к правящему аппарату — члены городского управления, директор школы, школьный инспектор и даже племянник инспектора, — неизменно обрисованы автором с отрицательной стороны. Так показано и духовенство в лице как будто лучшего представители своей среды — настоятеля храма Рэнгэдзи. Тосон почти пародийно излагает его проповедь, а позже раскрывает и подлинный моральный облик этого духовного пастыря — сластолюбца, готового совратить даже свою приемную дочь. Устами его жены автор добавляет, что порок среди духовенства — не редкость. И наоборот, с неизменной симпатией рисует Тосон образы простых трудовых людей — учителя Гинноскэ, адвоката Итимура, крестьянина Огосаку, из милости воспитанной в семье настоятеля храма юной о-Сио, се отца, дряхлого учителя Кэйносина, представителя уходящего со сцены сословия — самурайства, и даже забитого монастырского звонаря Сйота. В центре романа поставлены фигуры двух эта — два контрастных образа: Усимацу, подчиняющегося общественной несправедливости, пытающегося избежать последствий своего происхождения путем обмана, и Рэнтаро, смело вступающего в борьбу с этой несправедливостью и трагически гибнущего в борьбе, но своей гибелью пробуждающего человеческое достоинство в Усимацу. Образ Рэнтаро является наиболее ярким воплощением прогрессивных идей, воодушевляющих автора «Нарушенного завета».