Наш общий друг (Книга 3 и 4)

Диккенс Чарльз

– И оставить меня с разбитым сердцем?

– Что ты, что ты, дорогая! Разве это можно! Нет, я думал вот о чем: только из жалости ко мне - несчастному калеке, ты дорожишь мной, ты превозносишь, любишь меня.

– Да, люблю, видит бог, люблю!

– И видит бог, я ценю твою любовь! Но если мне суждено выжить, ты увидишь, какой я на самом-то деле.

– Я увижу, что на самом деле у моего мужа непочатый край сил и воли и он обратит все это себе на благо.

– Ну что ж, Лиззи, надеюсь, так оно и будет, - грустно, но все же с усмешкой проговорил Юджин.
– Надеюсь... Но я недостаточно тщеславен, чтобы уверовать в это до конца. Да и откуда взяться тщеславию у человека, который загубил,

растратил даром свою молодость! Смиренно надеюсь, но верить не смею. Совесть мне подсказывает, что, если я выживу, нас с тобой ждет глубокое разочарование, а следовательно, мне лучше умереть, моя дорогая.

ГЛАВА XII - Уходящая тень

Приливы и отливы много раз сменили друг друга, земля много раз обошла вокруг солнца, корабль, плывущий по океану, благополучно закончил свой путь и доставил дочку-Беллу домой. И кому это принесло большую радость и большее счастье, как не миссис Джон Роксмит, если не считать, разумеется, мистера Джона Роксмита!

– Ну, дорогая, скажи, теперь тебе хочется быть богатой?

– Как ты можешь задавать такие вопросы, Джон? Вот оно, мое богатство!

Это были чуть ли не первые слова, произнесенные около мирно спящей дочки-Беллы. Как вскоре выяснилось, дочка-Белла была на редкость смышленая девочка, но она почему-то питала острую неприязнь к бабушке, вследствие чего у нее начинались колики в желудке всякий раз, как эта величественная особа оказывала ей честь своим вниманием.

Что могло быть милее зрелища, когда Белла любовалась своей дочкой и, будто глядясь в зеркало, - но глядясь без всякого кокетства, видела на этом детском личике крошечные отражения собственных ямочек! Ее херувим-папаша однажды сказал Джону (сказал совершенно справедливо), что дочка сделала Беллу еще моложе, и он вспоминает дни, когда Белла носилась со своей любимой куклой и вечно тараторила с ней. Не было и не будет на свете другой такой дочки, которой говорили и напевали бы столько всякой милой чепухи, сколько говорила и напевала своей девочке Белла, и которую переодевали бы столько раз в сутки, сколько переодевала свою девочку Белла, и которую прятали бы за дверью и потом выскакивали с ней навстречу отцу, когда он возвращался домой. Короче говоря, не было и не будет на свете другой такой дочки, с которой столько всего проделывали бы, сколько проделывала с этой неутомимой девочкой ее богатая на выдумку, веселая, счастливая мать.

Этой неутомимой девочке пошел третий месяц, когда Белла стала подмечать, что чело мужа то и дело омрачает какая-то тяжелая дума. Присматриваясь к нему, она видела, как это облако сгущается, темнеет, и вскоре сама начала волноваться. Не раз ей приходилось будить его ночью, когда он бормотал во сне, и хотя бормотал он ее имя, она понимала, что ему не дает покоя бремя каких-то забот. И наконец Белла потребовала, чтобы он поделил с ней это бремя и половину его переложил на ее плечи.

– Джон!
– весело сказала она, возвращаясь к их давнему разговору.
– Ты же знаешь, как я надеюсь, что в серьезных делах на меня можно будет положиться. А ведь ты тревожишься, наверно, не по пустякам. С твоей стороны очень деликатно, что ты пытаешься скрыть от меня свои неприятности, но тебе это не удается, милый.

– Да, мое сокровище, неприятности у меня есть, этого я не стану отрицать.

– Так будьте любезны признаться во всем, сэр!

Но нет! Он не признался. "Ну и пусть!
– подумала Белла.
– Джон требует, чтобы я свято верила ему, и он не разочаруется во мне".

Как-то раз она поехала в Лондон, уговорившись встретиться с мужем и пойти с ним за покупками. Джон дожидался ее на условленном месте. Он был в отличном расположении духа, но почему-то опять завел разговор о богатстве и, шагая по улицам рядом с ней, вдруг сказал: "Вообрази, что вон та великолепная

карета принадлежит нам, и сейчас мы сядем в нее и поедем в свой великолепный особняк". Как Белла обставила бы этот особняк? Чего ей больше всего хочется? Белла сама не знает, у нее и так все есть. Но, уступив наконец его настояниям, она призналась, что ей хотелось бы детскую для неутомимой дочки - такую детскую, какой еще никто не видывал. "Нарядную, веселую, словно радуга", - ведь их дочка уже замечает краски. А лестница пусть будет уставлена самыми роскошными цветами, так как ей доподлинно известно, что их дочка замечает цветы. И еще нужен садок с красивыми птицами, так как их дочка, вне всякого сомнения, замечает птиц. Что еще? Пожалуй, все, Джон. Поскольку вкусы неутомимой дочки были удовлетворены полностью, ничего другого Белла придумать не могла.

Так они болтали, идя по городу, и под конец Джон спросил: "А разве ты не мечтаешь о драгоценностях?"

И Белла ответила со смеком, что, если уж на то пошло, пусть у нее на туалетном столике стоит шкатулка слоновой кости, полная драгоценностей... и вдруг все эти мечты потускнели и исчезли...

Они завернули за угол и столкнулись с мистером Лайтвудом.

Он остановился как вкопанный при виде Беллиного мужа, а тот сразу изменился в лице.

– Мы уже знакомы с мистером Лайтвудом, - сказал Джон.

– Как знакомы?
– удивилась Белла.
– Мистер Лайтвуд говорил мне, что он тебя и в глаза не видел.

– Тогда я не подозревал, что мы уже встречались, - ответил Лайтвуд, волнуясь за нее.
– Я думал, что только понаслышке знаю... мистера Роксмита.
– Два последних слова были подчеркнуты.

– Когда мы впервые встретились с мистером Лайтвудом, дорогая, - сказал ее муж, не только не избегая взгляда Лайтвуда, но смотря на него в упор, меня звали Джулиус Хэнфорд.

Джулиус Хэнфорд! То самое имя, которое так часто попадалось Белле в старых газетах, когда она жила у мистера и миссис Боффин! Тот самый Джулиус Хэнфорд, которого разыскивали и за сведения о котором предлагали вознаграждение!

– Я не стал бы вспоминать об этом в вашем присутствии, - со всей возможной деликатностью сказал Лайтвуд Белле.
– Но поскольку ваш муж не скрывает своего имени, мне остается только подтвердить это странное признание. Я познакомился с ним как с мистером Джулиусом Хэнфордом и впоследствии (что ему, несомненно, известно) всячески старался разыскать его.

– Совершенно верно, - с полной невозмутимостью сказал Роксмит.
– Но я не дал о себе знать, потому что это не соответствовало моим планам и моим интересам.

Белла растерянно смотрела то на мужа, то на Лайтвуда.

– Мистер Лайтвуд, - продолжал Джон, - случай в конце концов свел нас лицом к лицу, но это не удивительно, ибо удивляться надо другому: почему, несмотря на все мои старания избежать встречи с вами, она не состоялась раньше. А теперь мне остается только сказать, что вы были у меня дома и что я не переменил своего местожительства.

– Сэр!
– Лайтвуд бросил многозначительный взгляд на Беллу.
– Поймите мое затруднительное положение! Надеюсь, вам нельзя приписать соучастие в некоторых весьма темных делах, но вы должны знать, что ваше совершенно необъяснимое поведение набросило на вас тень.

– Знаю, - последовал краткий ответ.

– Мое профессиональное чувство долга, - неуверенно продолжал Лайтвуд и снова посмотрел на Беллу, - расходится с чувством иного порядка, но вряд ли я поступлю правильно, мистер Хэнфорд или мистер Роксмит, если расстанусь здесь с вами, не получив от вас нужных мне объяснений.

Белла схватила мужа за руку.

– Не тревожься, дорогая. Мистер Лайтвуд поступит правильно, если расстанется со мной здесь, - сказал Роксмит.
– Во всяком случае, я с ним расстанусь.