Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены
Шрифт:
— Разве я тебе не говорила? Я открыла питомник. Для животных на время отпуска.
— Твоего отпуска?
— Ты совсем? — Соня покрутила у виска. — Какой у меня отпуск? Богачи не знают, куда девать кошку. Свободная ниша в бизнесе, очень выгодно, если бы… Эти вьетнамцы не могут усвоить расписание дежурств. То приходят оба сразу, то не являются вовсе…
— Меня не было в Израиле больше трёх месяцев. Подожди, расскажи толком. Не о вьетнамцах. О себе…
Лицо её стало несчастным, поля панамы обвисли ещё больше.
Они присели на скамью.
— Значит, ты не знаешь, что я вышла замуж…
— Поздравляю.
— Разве можно поздравлять с этим? Мы разошлись…
— Сочувствую…
— А
— Мужчину надо кормить белками.
— Я бы кормила, но он ещё пил. Представляешь, пьющий еврей?!
— Откуда он?
— Из Томска. Представляешь, еврей из Томска?!
Б-р-р… Оказывается, кроме морозов там есть университет, культура всякая, и он такой культурный…
— Волосы шапкой, — Соня покрутила своей маленькой хваткой ручкой над своей панамой. — И глаза голубые.
— Соня, может, надо было бороться?
— Боролась. Он закодировался.
— Ну?..
— Снова пил. «Она код знает», — говорил он про водку и пил. И ещё ходил по бабам. Тратил на них мои деньги. «Послушай, Толя, где твоя голова, а где та манюрка, из-за которой мы разоряемся? — спрашивала я его. — Сиди дома, и экономь».
— Соня, что такое «манюрка»?
— Второе женское сердце… Это если — обо мне. Если об этих б… о его падших женщинах… — Вымолвить бранное слов было выше Сониных сил. Соня посмотрела на Витю обиженно, а он впервые посочувствовал ей всей душой. Что-то варилось в этом существе, и всё, что сверху выглядело и глупо и пошло, могло быть иным. Что-то во взгляде… Витя подумал, что и его приключения в непреображённом виде ужасны. Это про них спето в глупой песенке: «Ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» Ощутив пропасть между поисками и результатом-выходом, он увидел Соню не так, как прежде. Не важен уровень, важна сила пережитого. Уровень сказывается лишь в степени умения выразить и осмыслить. По чувствам они были равны. И были на одном пути. Речь не шла о страсти, оба уже выскочили из морока, как яхта из центра шторма. Но оба потеряли себя, порядок и смысл существования. Жизнь для них была разрезана на прошлое и будущее пустотой.
Им предстояло зашить, зализать, заживить место разреза. Они были близки, как никогда.
И Соня уже откровенно плакала в бумажную салфетку и остановить её можно было, лишь заговорив о деле и о деньгах.
Итак, Соня искала одного охранника вместо двух голодных вороватых вьетнамцев. И Витя вдруг решил, что поживёт в маленькой комнатке при Сонином зоопарке. Он ещё не понял, что высеклось в нём от встречи с Кэролл, знал только: с этим он не мог сейчас вернуться домой, увидеть Манечку.
Это было совсем не похоже на чувство вины. Скорее наоборот, с какого-то мгновения он не мог (и не хотел) что-либо делать «как надо», не ощутив внутреннего импульса к поступку. Это можно было назвать свободой. Можно ответственностью, но только перед собой.
— Сколько ты платишь? — Витя хотел было запросить двойную плату, потому как заменял двоих, но почему-то не стал. А Соня сама сказала:
— Я дам тебе полторы вьетнамской ставки. — Кивнула на саксофон: — Ты можешь играть у зверей.
И он играл. Почистив вольеры и раздав ужин двум квёлым терьерам, потёртому коту с тяжёлым взглядом наркомана, небольшому крокодильчику, двум белым цаплям, шести гадюкам и трем черепахам, Витя выходил из вонючего, сколько ни мой, питомника. В свою келью ему не хотелось, там поджидали его воспоминания о Кэролл и суровый вопрос: что дальше? Он выносил в тень (предвечернюю
Он играл для себя. Играл что попало, получая удовольствие от самого звукоизвлечения и ещё большее от непредвиденного развития темы. Ай-да Виктор! Ай-да молодец! Будто кто-то вёл его руку. Отсутствие упражнений не уменьшило его мастерства. Когда-то там, в России, ежедневные репетиции фиксировали его внимание на технике, сейчас он о ней забыл. И в какой-то миг осознал, что она безупречна и что инструмент не просто исполняет, но и опережает его желания.
У него появлялись всё новые слушатели. Первыми были два пса из питомника. Терьеры вдруг начинали подвывать в унисон. После он обнаружил трёх мальчишек, которые сидели неподалёку прямо на земле. Однажды, закончив играть, он увидел десятка два взрослых, стоявших совсем неподвижно и совсем тихо. Он не заметил, когда они подошли.
Теперь вечерами, когда Витя выходил из питомника, его уже ждали. После каждого номера аплодировали. Кто-то ставил коробку, в которой уже лежало несколько шекелей. После концерта денег становилось больше. «Вовсе немало», — подсчитывал Витя позже, в своей комнатушке. Он бы играл и без них и без аплодисментов. Но ни то, ни другое ему не мешало.
Однажды он нашёл в своей тени «зрительный зал» в несколько рядов. Отныне уборщик мусора к сроку выносил стулья из своего подвала. Он же брал за сидячие места небольшую плату. Витина коробка — отдельно, сама собой. Витя удивлялся щедрости израильтян, не больно веря, что его музыка им необходима.
Сонино зверское предприятие возникло недалеко от сафари. Это было удобно: бесплатные консультации у ветеринаров-соседей, дешёвые или дармовые корма (почему бы льву не поделиться со старым котиком, кстати, на редкость прожорливым?) и перспектива войти на равных в сложившийся коллектив популярнейшего в стране и за пределами природного заповедника. Всё учла Соня в своём «проекте».
У Вити здесь тоже обнаружилась своя выгода. К питомнику стали всё чаще подруливать экскурсионные автобусы. Слухи о концертах разнеслись далеко, и самые разворотливые турагенты предлагали путешественникам после воя гиен послушать музыку. Живую. Местная знаменитость, экзотика, святая земля, дающая вдохновение простому еврею… И прочее…
Иногда среди экскурсантов попадались люди в музыке весьма сведущие.
Это было такое удовольствие — не подстраиваться под чьи-либо вкусы! Он будет играть один день как клейзмер, другой — как мусикай. Как ему вздумается. Но и простяги-«хаванагильщики» и каббалисты, слышащие и записывающие музыку небесных сфер, будут на время концерта в его власти. Он будет играть для себя. И потому — для каждого. В самой сути, самой глуби, теперь он знал это: один человек равен другому. Разнятся обстоятельства, рождающие одни и те же вопросы. Но вопросы одни и те же: зачем я? почему я? какой я?
Он возвращался в прошлое? Прошлое возвращалось к нему? Пошли странные встречи.
…Человек, выпавший из микроавтобуса кулем, был… старлей.
— Виктор! — то были пьяные объятия.
— Товарищ старший лейтенант, — Витя стал по стойке «смирно», сработал автоматизм.
— Бери выше! Полковник! — «Старлей» на глазах тоже обретал военную выправку. — Ты думаешь, я так и сидел в том задрипанном клубе? Полковой оркестр, ебс, оркестр дивизии, ебс, и в округе, ебс… Потом, правда, произошёл сбой, но об этом поговорим. Поезжай, — гость властно кивнул шоферу-экскурсоводу, будто это был его личный водитель. — Меня доставят.