Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены
Шрифт:
Что это было? Короткая смерть, потому что он вышел из этого измерения в другое.
В тот миг он узнал о себе всё. Увидел весь путь, каким пришёл к этой женщине, и весь путь Кэролл к нему. Они всегда искали друг друга. Увидел, как настоящее здесь и сейчас обращается в прошлое, и это принесло боль. И будущее он увидел — в нём не было Кэролл и не было боли, всё заполняла собой печаль.
Мир предстал безбрежным океаном людских чувств, мыслей, намерений, страстей. Его переживания что-то значили, но ничего не меняли и не могли изменить. Так движения пловца спасают его или губят, но не влияют на приливы или отливы. Он был здесь и только здесь, и мир
Кэролл так чутко откликалась на все его — не желания даже, а на дыхание и мысли, что стала его частью. И это увеличило его возможности настолько, что он увидел, как рождается музыка.
Душа его, став волной, прошла сквозь все свои оболочки. Через колыбель-тело, колыбель-Кэролл, через колыбель — яхту, через колыбель — океан и дальше, не вниз и не вверх, а именно дальше в светящуюся тьму, в которой вспыхивали звуки. Они начинались с полной космической тишины и возникали из неё, набухали, набирали силу, начинали звучать, пока не взрывались, выстраиваясь в странную, замедленную музыкальную фразу.
…Когда он вернулся к себе (или в себя?), шторма не было, и яхта не скрипела своими осями, она прошла опасную зону. Через иллюминатор в каюту снопом шли солнечные лучи, зажигая рыжевато-розовый пушок на щеке Кэролл.
…Вечером, бреясь в своей каюте и глядя в круглое зеркало турка-соседа, Витя увидел, что на не слишком тёмных его висках, в не слишком густых его волосах появилась первая седина.
И ещё он вспомнил, что сегодня ему стукнуло сорок.
Виктор больше не играл ночами на палубе.
Что это было? Словно был он в колыбели. Словно носило его над центром необозримого пространства, над его поверхностью, неустанно раскачивая и занося из стороны в сторону от одного края к другому. И сколько не жаждал он достигнуть края наполнения, сытости, определённости, граница ускользала, отодвигалась.
Всё можно насытить. Секс, голод затихают, если дать много пищи. Но душа человека — вечная странница в поисках большего. Почему именно эта женщина, и робкая, и самоуверенная одновременно, пробудила в нём жажду души? Почему она раскачала гигантские космические качели — смерть-жизнь, счастье-печаль, единство-одиночество?
Может, просто пришло ему время познавать другие горизонты?
После свиданий Кэролл всегда провожала его. Когда выходили на палубу, лунная дорожка ещё светилась на чуть дышащей воде. Яхта неслышно, при выключенном моторе неслась вперёд, шурша парусами. Каждый миг обретал глубину последнего: и он, и она знали — близко разлука. И почему-то оба были уверены, что страшная Атлантика пропустит их яхту без препятствий до самого Гудзонова залива. Так и случилось. На 58-й день плавания они увидели лёгкие, размашистые мосты Нью-Йорка и тяжёлую статую Свободы.
Ещё на подходе к Нью-Йорку возник между ними разговор, который не мог не возникнуть — что дальше?
Ночь без неё? Ночь без него? Наслаждение теперь часто было меньше воображаемого, наркотизация близостью уступала место близости настоящей, радостной и земной.
— Мне будет плохо без тебя, — сказал ей Витя.
— И потому мы продолжим совместное плавание по жизни? — Вите показалось, что в этот миг она смотрит на него с лёгкой насмешкой. — Я не только боцман яхты средней величины, но и автор большого проекта для научного центра социальной психологии. Зарплаты раба в «Макдоналдсе» не хватило бы на поход туда-сюда через Атлантику, я напряглась. И… Год-два могу стричь купоны.
— Что я должен буду делать?
— Играть. На твоём любимом кларнете. Прекрасную музыку, в прекрасных залах, прекрасной публике.
Он просил у Неба именно этого?
Сколько народу встречало Кэролл! Какие-то пожилые мужчины профессорского вида, строго одетые женщины и с ними стайки джинсовых распатланных студентов и студенток. Некоторые из встречавших тут же, на причале совали бумаги ей на просмотр и на подпись. И Виктор вдруг не узнал в деловой женщине с чёткими жестами свою Кэролл. В какой-то миг ему показалось, что она забыла обо всём. Что, в сущности, ничего и не было, приснилось. Может, все события, случившиеся в зыбкой неверной стихии, и все слова, сказанные на море, отменила твёрдая земля под ногами? Но именно в этот миг он увидел, что Кэролл ищет его взглядом. Нашла — улыбнулась: ты здесь?
И всё же на земле всё виделось по-другому.
Кэролл щедро расплатилась с командой.
С Витей тоже. Вскрыв конверт, увидел увесистую пачку зелёных. И вдруг в мыслях очутился в одном из тель-авивских магазинов, где Манечка обычно выбирала себе фирмовые модные шмотки на шальные деньги (редко, но случались такие).
Жена становилась совсем глухой, недоступной для оклика «снаружи», уходя в мир вещей, ему не знакомый и не доступный. Манечка здесь была хваткой и зоркой, ибо всегда вытаскивала из туго навешанных брюк или блузок то, что и оказывалось самым важным, самым нужным для неё в этот миг. Получая от продавца упакованный «товар», она оборачивалась и смотрела на Витю сияющим и благодарным взглядом. Эта была его доля радости. Саше, когда она была меньше, они обычно тоже покупали обновки, и девочка забывала сказать «спасибо», страстно осваивая платьице или куклу. А Мишка не благодарил, ему было всё равно, и свою прибыль он замечал лишь в том случае, если это был музыкальный диск или кассета.
Кэролл прощалась с командой без спешки. Последний обед, который приготовил Витя, она украсила своими тостами, трогательными словами и поцелуями, от которых расцветал каждый.
А после посадила Виктора в свою машину:
— Мы едем в Кливленд. Там филиал нашей организации. И первые выступления сделаем там.
Машину она вела по-женски, подавшись вперёд и не отрывая глаз от шоссе. Он мог сколько угодно рассматривать её идеальный профиль.
— Лучше спрашивай о чём-нибудь. За рулём надо говорить, чтобы сбрасывать напряжение, — его взгляд явно мешал Кэролл.
— Ты уверена, что я хочу в Кливленд?
— Я обещала тебе показать свою страну.
— Что входит в мою деловую программу?
— Начну издалека. По моему проекту в нескольких штатах создано движение «Живое слово». Понимаешь, вместо сидения у телевизора или за компьютером — диалог. Люди собираются вместе, чтобы высказаться и послушать лектора. У меня есть интересная тема для обсуждения. Тебе надо ответить на моё выступление музыкальной импровизацией.
И только-то? Конечно, ящик — это плохо. Но он не представлял в России или в Израиле людей, которых можно собрать по столь необязательному поводу. Впрочем, кто поймёт этих сытых американцев, бросающих деньги и время на ветер? И разве переход Атлантики на яхте не был занятием столь же необъяснимым и в общем-то лишённым практической цели?