Наша навсегда
Шрифт:
55
Я в этот момент испытываю острейшее желание отбросить телефон в строну и закрыть уши руками. Это может быть всего лишь обычный звонок, например, врачу надо согласовать со мной изменение в лечении или еще что-то, но в голове жестким битом стучит: “Это все. Все. Все”.
— Ваша мама скончалась сегодня, в восемнадцать тридцать… — бьют меня неотвратимые слова, и я все же не выдерживаю. Выпускаю трубку из рук.
Ее тут же подхватывает Камень, щурится на меня тревожно, прикладывает к уху и слушает врача, кивает.
А меня обнимает Лис.
Порывисто, сильно, сжимает со спины
Не сразу понимаю, что меня душат слезы.
Они текут по щекам, а внутри — по гортани, закупоривают, заставляют сжаться.
И мне ужасно хочется получить больше воздуха, больше, больше! Царапаю горло, и Лис тут же перехватывает мои руки, целует вспоротую ногтями кожу. Его губы горячие, а я — холодная.
И не вижу ничего.
Только Лешку, молча кивающего в ответ на слова врача, а затем задающего короткие вопросы. При этом он не сводит с меня напряженного взгляда, а я сказать ничего не могу. Лис не выпускает, держит, целует, что-то шепчет, я даже не слышу, что именно. Просто понимаю, что он меня греет. Они оба сейчас греют.
Потому что холодная я совсем. Дрожу.
Все остальное словно в тумане: расстроенный голос Большого, короткие распоряжения хозяина дома, потом мы куда-то идем, едем…
За окнами машины мелькают деревья.
А мне холодно. И тепла сидящих рядом с двух сторон мужчин не хватает.
Голос врача на репите звучит в голове.
Умерла. Умерла. Умерла.
Вот и все.
Все.
У меня никого не осталось. Совсем никого.
— Совсем никого… — я шепчу это вслух, для себя. Но меня слышат.
— Мы есть, малышка, — голос Лиса непривычно серьезный и нежный, а его поцелуи — утешающие, — мы. Я и Камешек.
На мои холодные ладони падает огромная огненная рука Лешки. Он не умеет утешать. Делает то, что умеет. Греет.
Боже…
Если бы не они, я бы замерзла полностью.
Они не говорят привычных слов, банальных, не нужных. Они просто рядом.
И мне становится легче.
Оглядываюсь, только теперь осознавая, что мы куда-то едем.
— Куда мы?
— Надо в город, — коротко говорит Лешка.
— Но… Надо же в больницу, — мозги не работают совершенно, голова тяжелая и пустая, слова вспоминаются с трудом, — что-то же надо сделать, да? Документы… Похороны…
— Этим займутся, не волнуйся, — отвечает Лис, — ты ничего делать не будешь.
— Но это же… Мама… — я произношу это, и голос дрожит.
Умерла. Как так? Умерла.
Когда я ехала сюда, уже зная, что она больна, что у нее был инсульт, тяжелый инсульт, все равно даже мысли не допускалось, что может быть такой исход…
Мы не были близки, а ее поступки вообще заставили забыть, что у меня была семья, родители, но… Но я все время, на каком-то подсознательном уровне, знала, что она где-то есть, она живет, находится в одном со мной мире. И было… Не спокойно, нет. Правильно. Это было правильно.
А сейчас неправильно.
Мир неправильный сейчас.
— Маленькая, — Камень сжимает мои ледяные ладони, смотрит в глаза, — тебе надо отдохнуть, понятно? Ни о чем не беспокойся. Мы все сделаем.
— Но… — все еще пытаюсь возразить я, — это… неправильно.
— Все правильно. Мы все организуем, ты отдыхай. Куда хочешь? Ко мне поедешь?
— Д-да…
Я даже не задумываюсь, сама мысль ехать сейчас в отель, оставаться там одной, кажется ужасной.
— А вы? Вы со мной? — я смотрю тревожно то на одного, то на второго, понимая со всей ясностью, что сейчас просто не могу лишиться тепла, которым они так щедро делятся со мной.
— Да, с тобой, конечно, — кивает Камень,
— Мы теперь всегда с тобой, малышка, всегда… Хочешь поспать? Нам ехать еще полчаса. Поспишь?
Я мотаю головой, думая, что сейчас точно не усну, какой тут может быть сон?
И… Засыпаю.
А во сне вижу летнюю площадку в детском саду.
Вечер, после ужина нас выводили гулять, и с улицы всех забирали родители.
Я сижу одна в песочнице, играю… И смотрю на ворота детского сада.
Всех других детей забрали, а меня еще нет.
Мама почему-то задерживается, и я начинаю волноваться.
Почему она не идет?
Что-то случилось?
Или она… забыла про меня?
А вдруг, она никогда больше не придет?
Но нет, такого же не может быть!
Она придет, обязательно придет!
Я все смотрю и смотрю на ворота детского сада, и жду маму.
А она не идет.
И я плачу, неожиданно очень отчетливо понимая, что она не придет.
Она меня оставила.
Одну.
В этом мире.
56
Потом, когда я буду пытаться вспоминать эти несколько дней, после известия о смерти мамы, то смогу охарактеризовать их одним словом: серое.
Все было серое. Небо, люди вокруг, мои эмоции.
То первое, острое, больное, схлынуло, и осталась лишь серость.
Тягучая и душноватая, она развеивалась лишь, когда мы оставались одни с Лисом и Лешкой.
Я не знаю, чем они занимались, когда отсутствовали, а отсутствовали они периодически, по очереди, никогда не оставляя меня одну, но вместе мы разговаривали, смотрели фильмы, обнимались.