Наша навсегда
Шрифт:
Мои мужчины меня грели, старательно развеивая своим огнем жуткий серый мир.
И делая его теплым и мягко-цветным. Нашим.
Где-то за пределами его остался мой предполагаемый отец, Ирка, она, кстати, понятливо не домогалась до меня, когда узнала о случившемся. Принесла соболезнования, спросила, чем помочь, выразила настойчивое желание приехать, но, выяснив, что я не одна, и что помощи тут вагонище, просто отступила в сторону, предупредив, что все текущие наши вопросы с композитором и выходом новой совместной песни решит сама.
А я, вяло порадовавшись, что настоящих
Он обнял меня, потерся подбородком о мою макушку, вздохнул… И на меня снизошло невероятное уютное спокойствие.
Лис где-то бегал по делам, он, оказывается, не просто так сюда приехал, а по поводу, да еще и дополнительные поводы нашлись, а Камень остался.
Я знала, что вечером они поменяются. Камень поедет решать вопросы Бешеного Лиса, те, которые самому Бешеному Лису решать некогда или не по статусу, а Лис останется со мной. Будет смешить, пытаться готовить странные блюда, которым его научили африканские аборигены, тискать меня, целовать. И ни слова не скажет про то, что там, снаружи.
Мне нужны были эти дни, серые, тягучие, с теплыми всплесками любви и заботы. Без разговоров, выяснений отношений, мыслей о будущем.
Безвременье.
Похороны я пережила спокойно.
То ли успокоилась уже настолько, что все воспринималось через призму этого спокойствия, то ли присутствие Лиса и Камня помогло. А, возможно, еще то, что я вообще никакого участия в организации не принимала.
И маму увидела уже в гробу, спокойную и даже красивую.
И чуть-чуть похожую на ту яркую улыбчивую девушку с видео.
Большой, который, оказывается, полностью взял на себя организацию, стоял рядом, хмуро смотрел то на меня и моих мужчин, находящихся ближе ко мне, чем он, то — с сожалением и легким флером ностальгии — на маму. Вспоминал, наверно. И, может, жалел, что не удалось увидеться. Поговорить.
А я…
Я смотрела и думала, что не обижаюсь на нее. Давно уже. Наверно, перестала ровно в тот момент, когда увидела ее на кровати, больную и полубезумную. Невозможно обижаться, таить зло, на человека, который не понимает, что делает и говорит.
Раньше, когда она понимала, когда осознанно пыталась причинить мне добро, провести единственно верным, по ее мнению, жизненным путем, я обижалась, да. Не понимала, злилась, пыталась объяснить, когда в этом еще был смысл. Пыталась найти в этой женщине, бесконечно далекой от меня, ту, что ласкала, кормила, укачивала, рассказывала сказки, водила в детский сад и на кружки. В школу, в первый класс. Заплетала в волосы огромные банты. Улыбалась.
Когда она прекратила мне улыбаться?
Задолго же до того, как я закончила школу, да?
Когда прекратила разговаривать?
Не в начальных ли еще классах?
Удивительно, сколько может забыть ребенок, если не хочет задерживать в памяти неприятные воспоминания… И как легко принимает новый, изменившийся мир вокруг. Я ведь не видела ничего ужасного в ее поведении. В поведении того, кого считала своим отцом…
А он же мне за все годы совместной
И мне казалось, что это нормально!
Что все так живут!
Меня именно на маминых похоронах посетила мысль, что, возможно, у нее что-то было не в порядке с головой. Какое-то психическое заболевание, прогрессирующее с каждым годом все сильнее и сильнее… Не могла та девочка с видео, веселая и счастливая, мгновенно переродиться в такое… Не могла та женщина, что в детстве, пусть и совсем недолго, ласкавшая меня, рассказывавшая сказки, и любившая, черт возьми, любившая! Не могла она так резко стать такой равнодушной, злобной и непробиваемо-завистливой.
Когда похороны закончились, я не удержалась и поделилась этой мыслью с моими мужчинами.
Они переглянулись, а потом Лис аккуратно сказал:
— Ну… Надо было бы раньше, а теперь если эксгумировать только…
— Зачем? — удивилась я.
— Выяснить… — пожал он плечами, — если шизофрения, там, то это нарушения же в башке. Их может быть видно на вскрытии… Я не спец, но сейчас находят такие вещи, что охреневаешь…
— Хочешь, мы это выясним? — Камень сходу накрутил обороты.
— Нет! — с ужасом воскликнула я, — вы с ума сошли? Ее только-только похоронили!
— И что? — пожал плечами Камень, и лицо его в этот момент было потрясающе невозмутимым, — легче будет выкопать, земля еще не осела…
Лис глянул на бледную меня, затем толкнул Лешку плечом:
— Завали уже, каменная тупая башка, вообще ни капли эмпатии.
— Так ты сам предложил! — безмерно удивился Камень, а Лис лишь цыкнул с досадой.
— Все, закрыли тему. Малышка, — обнял он меня, — не волнуйся. Если что надо, мы все сделаем. И выясним. Потому что ты права. Это жесть какая-то… Хотя… — тут он вздохнул, — я видел полно народу, которые вот так менялись… И никто из них не был болен… Хотя… — тут он задумался, — наверно, их просто не проверяли! Да!
Мы вернулись в тот день домой и уснули втроем на здоровенной кровати в доме Камня.
А проснулась я ночью, с криком, потому что увидела, как маму выкапывают из могилы, открывают гроб, а ее там нет… И я смотрю в этот пустой гроб, и чувствую, что она стоит рядом, за моей спиной…
57
Меня колотило от ужаса, от острого ощущения холодной руки на своем плече, кожа покрылась холодным потом, а, когда рядом зашевелился Лис и попытался обнять, я с криком начала его отталкивать.
— Малышка, ты чего? — он встревоженно поймал мои дрожащие руки, толкнул ногой Лешку, которого не сумели поднять ни мои беспорядочные метания во сне, ни мой крик, ни наша с Лисом борьба, — просыпайся, Каменюка, малышке херово!
Лешка тут же подскочил на кровати, уставился на нас с Лисом ошалело:
— Чего? Плохо? Воды?
Я к этому времени уже пришла в себя, поняла, что всего лишь жуткий сон приснился, и теперь просто плакала, уткнувшись в плечо растерянного Лиса.
— Не знаю… Воды принеси, — скомандовал Лис, но я не хотела воды.