Наше дело — табак
Шрифт:
– Ну, пошли, - жестом Кореец пригласил гостя в "хавиру".
Это был немецкий кирпичный дом, напоминавший небольшую крепость. Впрочем, так оно и было. У немцев ни одно здание не возводилось без разрешения военного ведомства, и все строилось в расчете на боевые действия. Каждый дом должен был при необходимости сыграть роль крепости, огневой точки. Крыша дома была покрыта черепицей, частично ободранной. Деревянная лестница и доски на полу рассыхались, ночью казалось, что он наполнен потусторонними силами - все время что-то скрипело, шуршало. Его несколько лет назад приобрел Кореец на десятое имя,
От использования подвалов под склад бригада давно отказалась. О "хавире" иногда вспоминали, когда возникала срочная необходимость в скрытом от посторонних глаз месте. Пару раз здесь содержали заложников из числа злостных должников. Тюремщики быстро и умело доводили их до такой кондиции, когда считают за счастье отдать все долги и накинуть сверх того. Жертвы выходили отсюда сломленные, мечтающие об одном - остаться в живых и больше не ввязываться ни в какие криминальные истории. Хоронился здесь и Кореец во время позапрошлогодней войны. Но сейчас он нашел места получше и поближе - и где хранить оружие, и где отлеживаться.
В просторной комнате был огромный, покорябанный, изрезанный деревянный стол и несколько стульев, угол занимали лежаки с наброшенными на них матрасами и одеялами, оставшимися после прошлой "лежки". Сельские, озабоченные поиском денег на горячительные напитки воры сюда не заглядывали - убогая обстановка их не интересовала, так что вещи были уже несколько лет в целости и сохранности. Зато электричество "украли" три года назад. Тогда ворюги сподобились загнать литовцам алюминиевые провода, а восстановить их никто не удосужился, так как деревня практически умерла - жили теперь тут три полуглухие одичавшие бабки и чудом оставшийся в живых и не убитый самогоном, как все его сверстники, старик.
– Сейчас.
– Ломоносов включил электрический фонарик, подошел к полке, на которой стояла керосиновая лампа, встряхнул ее.
– Блин, керосина нет... Как черти - в темноте прячемся.
Он поставил фонарь на стол, кружок уперся в потолок, штукатурка на котором пока не осыпалась, но была вся во влажных разводах.
– Лучше свечку.
– Кореец вытащил из кармана свечу, зажег ее. Фонарь погасил и отставил в сторону.
При неверном мягком свете свечи предметы становятся загадочными и приобретают совершенно иной смысл. Дневной свет высвечивает их несовершенства кривую поверхность, шероховатости, царапины. Свеча будто извлекает из предметов их мистическую суть. Корейцу всегда нравился свет свечи.
– Ну что, побазарим о делах наших скорбных, - предложил он.
– Насколько я понял, у тебя война, - отметил Пробитый.
– Ты верно понял.
– И ты хочешь смотреть по телевизору похороны Шамиля, - утвердительно произнес Пробитый.
– Именно. И обеспечишь тело для похорон ты.
– Я уже это понял... Вопрос в цене. Кореец.
–
– Семьдесят,-бросил небрежно Пробитый.
– Семьдесят чего?
– спросил Кореец.
– Семьдесят тысяч долларов США.
– Ты серьезно?
– Куда серьезнее.
– Слушай, Пробитый, я тебя раньше не трогал.
– Кореец пристально смотрел на собеседника.
– Ты у меня был на привилегированном положении. И неплохие деньги имел, ничего не делая.
– И от безделья уложил двоих гавриков?.. Кореец, я за твои интересы их убил. Чтобы все знали - с Корейцем лучше не связываться. Его ребята сразу валят... А сейчас за то, что я тебе верно служил, меня ищет милиция.
– Я тебе велел валить тех бедолаг?
– Взгляд Корейца будто налился свинцом и пытался расплющить Пробитого.
– А, оставь, Кореец. Чего зря тереть? Мне нужно бежать из страны. Ты же знаешь.
– Семьдесят - это не разговор.
– А какой разговор?
Торговались они ожесточенно. Семьдесят тысяч долларов - это действительно было несерьезно. В конце концов цена сползла до тридцати.
– Это дело смазать надо.
– Ломоносов достал из сумки, которую принес с собой, бутылку виски.
– Надо... Сейчас приду.
– Пробитый встал, отряхнул брюки от прилипшей стружки - на стуле что-то пилили Недавно, значит, какая-то деятельность тут происходила.
– Куда?
– спросил Кореец.
– В сортир. Хочешь за компанию?
– Можешь далеко не ходить, - усмехнулся Ломоносов.
– Ладно.
– Пробитый вышел на крыльцо, вздохнул полной грудью сладкий воздух. Поднял глаза.
На небо высыпали яркие звезды. Вдалеке, в лесу, голосила ночная птица. Было прозрачно и чисто. Было спокойно.
Пробитый вздохнул еще глубже. По его телу прошла сладостная дрожь. Голова немного болела, но не больше, чем обычно. Он привык...
Он подошел к шоферу, который скучал, присев на сиденье "Лендровера" и поставив ногу на подножку. Он зевал. Из приемника разносилась негромкая музыка.
– Чего, скоро наговоритесь?
– спросил шофер. Пистолет "ТТ" лежал рядом с ним.
– Чего вооружились? Меня боитесь?
– усмехнулся Пробитый.
– Кроме тебя, есть кого бояться, - буркнул шофер.
– Знаешь, сколько уродов расплодилось.
– Вся беда, что все кого-то боятся, - отметил Пробитый.
– Надо жить проще.
– Знаем. Только жить охота.
– Да. Охота, - кивнул Пробитый.
И рванул вперед молнией. Он зажал рот водителя так, что тот не вскрикнул, когда нож вошел в грудь - прямехонько в сердце. Пробитый прекрасно знал, куда и как бить. Надавил на лезвие сильнее, чуть провернул...
Шофер дернулся. Забился в конвульсиях. Обмяк. Лезвие вошло точно и аккуратно... Пробитый никогда раньше не убивал человека ножом. Но рассчитывал на такие варианты. И тренировался, протыкал лезвием мешки с песком, изучал анатомию. Не раз прорисовывал это в сознании. Да и в армии учили, как это делается. И сейчас все получилось как нельзя лучше.
– Дурак. Бояться надо было лучше, - едва слышно прошептал Пробитый.
Вернувшись к дому, он нагнулся к, крыльцу, а когда поднялся, в его руках были припрятанные заранее граната и пистолет.