Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Дубовую дверь, окованную железными полосами, со скрипом отворили, и пламя факелов выхватило из темноты сырые стены, по которым ползали мокрицы, в углу - наваленную кучу сопревшей соломы. На ней лежал скованный цепями и заросший волосами человек. Из черных лохм торчал лишь кончик носа и лихорадочным блеском светились глаза.
Светозар хорошо говорил по-гречески и стал переводить.
Аскольд спросил:
– Знаешь, кто я?
– По корзно вижу, что ты равный князю, хозяину этого терема, - ответил ромей.
– Угадал. Я старший брат его - Аскольд.
– Слышал. Ещё в Константинополе.
– А как зовут тебя?
– А зачем, князь?! Если вы
– Почему же рубить… Видишь в руке у моего слуги молот? Наоборот, мы хотим вынуть тебя из железа и вывести отсюда наружу.
– Благодарю тебя, князь.
– А за это ты должен всё рассказывать без утайки. Понял меня?
– Да, понял.
– Вот и хорошо!
– И Аскольд обратился к слуге: - Приступай. Да поживее!
Вскоре цепи с ромея были сбиты, и Светозар с архонтом повели его на свет божий.
В этот день они узнали от Кевкамена - так звали ромея - главное: что по личному приказу василевса, когда в столице Византии начался погром, убивали и грабили вначале арабских купцов, потом киевских, а золото и серебро их забрали в государственную казну… Кровь горячей струёй бросилась в виски Аскольда, до слез жалко стало торговых людей, а особенно Мировлада… И мысли заскакали в голове, как быстрые кони. Встали вопросы: «Почему греки нарушили «Договор мира и любви»? Что заставило их? Почему они натравливают на нас хазар? Разве мало сами страдали от них, когда те заняли почти весь Крым?»
И пришло на ум последнее - словно давно решённое: «Надо идти с войском на Константинополь… Так всё оставлять нельзя, ибо у русов было всегда - за добро платили добром, за обиду - кровью…»
Вскоре Аскольд повелел собраться Высокому Совету и поставил на нём сии вопросы.
– Месть ромеям, и только месть!
– выкрикнул тогда с места княжий муж Светозар; Аскольд оставил его пока при себе, зная о том, что пограничным отрядом надёжно начальствует его сын.
– Мы не раз убеждались у себя на грани, что хазар на Русь науськивают греки. И в последний раз тоже, если бы не Еруслан со своими людьми, нам бы пришлось худо.
Светозара поддержали все боилы - старейшины родов, которые жили на грани с хазарами. Против были в основном те, кто находился при дворе и кому не хотелось отрывать своё седалище от насиженного места; они ссылались на то, что киевляне пока не готовы к такому походу.
Аскольд наклонился к Диру и спросил:
– А ты что скажешь, брат? За поход или против него?…
– Сейчас скажу, потому что я знаю, как думаешь ты.
– Дир поднялся.
– Мы - за поход!
– И этими словами как бы объявил волю и свою, и старшего брата.
– Вы, должно быть, забыли, боилы киевские, что Мировлад не чужой нашему княжескому двору человек. И разве можно оставить так это убийство, не отомстив за смерть ни в чем не повинных людей? Никогда! Да и боги не простят нам. Поэтому, боилы, и вы, мужи, рассылайте гонцов по Руси, готовьте людей к ратному делу, обяжите кузнецов ковать мечи и доспехи, а ты, Вышата, пригодные к сражению лодьи гони к Днепру на вымолы, доделывай начатые, посылай мастеровых за корабельным деревом и начинай строить новые…
Говорили на вече и о том, что уже семьдесят лет после похода князя Бравлина русичи войной на Византию не ходили, но всё-таки порешили: походу быти!
Грека Кевкамена Аскольд повелел поселить на Щекавице, сказав ему:
– Живи пока, а надо будет, я найду тебя…
К вечеру братья-князья снова встретились и снова заговорили о предстоящем походе. Дир высказал мысль, что хорошо бы поднять
– Вряд ли это удастся, - засомневался Аскольд.
– Всеми делами там заправляет старейшина племени Ратибор, власть у него огромная, даже жизнь князя находится в его зависимости. А старейшина - хитрый и осторожный человек и так просто свою голову совать не станет, пока не почувствует выгоду…
Но как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так и случилось!
3
Своего князя древляне убили, а потом насадили на сухой сук осокоря всем на великое обозрение, потому что он стал виновником страшного пожара, который случился на берегах Припяти.
Собирая дань с дружиной, князь разрешил гридням разводить костры в лесу…
Казнить его распорядился старейшина племени Ратибор; когда вздымавшийся до небес огонь погнал с насиженных мест древлян, разгневанный Ратибор приказал умертвить и бросить в пламя всех родичей князя, но боил Умнай, взяв на руки самого младшего, который впоследствии станет дедом известного своей печальной участью Малха, обратился к нему:
– Пожалей младенца, старейшина, не губи весь княжеский род… Бог Лёд не простит этого.
– Хорошо, воевода, быть по-твоему. Младенца оставьте, остальных… Считайте, что это не казнь, а жертвоприношение богам! А гридни, кои близко причастны к великой беде, пусть жрут древесный пепел, пока животы их не треснут, как бурдюки, переполненные белужьим жиром…
По части казни древляне были зело искусны. Внук оставленного в живых младенца Малх разодрал между двух берёз, склонённых верхушками друг к другу, киевского князя Игоря, сына Рюрика Новгородского…
Древляне также придумали закапывать живьём преступника вместе с безвинно им убиенным.
…Из лесу, начинённого бортями и деревянными богами, серебряными и золотыми украшениями, навешанными на сучьях дерев в их честь, потаёнными ямами для медведей, заповедными тропами, которыми приважены лисицы и волки, примеченными местами водопоев с чёткими следами копыт, дубовыми постройками жилищ и деревянными частоколами и накатами крепостиц, бежали люди и звери. А за ними гнался по пятам огненный гул, треск падающих стволов и пронзительные крики птиц, нечаянно залетающих в пламя или резко опаляемых внезапно взмывшим к небу огненным смерчем. Олени проламывались через кустарники напрямик, за ними неслись с громким хрюканьем кабаны, не боясь людей, зачастую натыкаясь на задние повозки и с визгом отскакивая в густо задымленную высокую траву, с утробным хеканьем, низко наклонив лобастые головы, мощно подминали густую зелень медведи, лисицы, зачумлённо тявкая, и волки, роняя из пасти жёлтую пену, с красными от страха глазами, острыми косяками мчались к реке. Но и там стояла дикая жара, и древесный пепел густыми клочьями летал над Припятью…
Звери разом бросались в воду, и люди погоняли лошадей с подводами туда же и, оказавшись в прохладных струях, замирали, страшно измученные.
Никто ещё не видел такого, чтобы человек и дикое животное без всякого страха друг перед другом спокойно отдыхали рядом; медведь стоял, подрагивая толстыми боками, вместе с лошадью, которая, минуту назад изнемогая от жара и удушливого дыма, сейчас мотала лишь верх-вниз головой, совсем не обращая внимания на дикого зверя. И волки, сгрудившись на песчаной отмели, тревожно нюхали носами прогорклый воздух и без всякой жадности наблюдали, как зайцы и утки гнездятся на маленьком островке, поросшем черными молодыми тополями.