Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Но тревожно поглядывал Марко вглубь леса, над которым небо озарялось красным пламенем и откуда тянуло гарью, смешанной с запахом палёной шерсти. Там продолжали гибнуть в огне бессловесные твари.
Пока собирали обгорелых птиц и всякую, тоже обгорелую, но ещё годную в пищу живность, стемнело. Теперь небо сделалось багровым. Но оно не было одинакового цвета. Когда огонь притухал, по небу начинали ходить тени; а когда разгорался снова, пламенные языки, напоминающие багряных коней с пепельно-серыми хвостами и гривами, метались из стороны в сторону, а потом уносились в тёмную жуткую ночь.
И
– Смотри, Марко, как лошади скачут! Будто бешеные!
– Если кони скачут как бешеные, значит, им на шею повесили бусы из волчьих зубов, - добавил другой.
– Так говорил мне отец, а вы знаете, что он был стремянным у казнённого князя.
Знаем-то мы знаем… - вразнобой заговорило сразу несколько голосов, и один из них докончил: - Но если бы князь твоего отца за провинность не отстранил от этой должности, жрал бы он вместе с остальными гриднями древесную золу и лежал бы теперь под корнями дерева, забросанный камнями.
И на мальчишек из глубины сгоревшего леса вмиг подуло мертвенным холодом.
– Хочу на тот берег, - чуть ли не захныкал самый маленький из ребячьей ватаги.
– К маме, под полотняную рубаху, - посмеялись над ним.
– А ну цыц!
– оборвал их Марко.
– И впрямь, пора! Разве забыли, что ждут нас там голодные люди?!
А у самих слюнки текут при виде еды, но никто и не думал даже попросить сейчас поесть, тем более решительный вид их предводителя не располагал к этому: на той стороне много детей, малых совсем, которых надо накормить в первую очередь.
С середины реки увидели множество костров, и в свете их передвигались люди. Когда кто-нибудь подбрасывал в огонь сучья, искры летели к звёздам, молчаливо мерцающим и ко всему на земле безучастным. Так уж повелось со дня сотворения мира. Человек бьётся за своё существование сам по себе, но постоянно надеясь на чудо и помощь свыше, моля об этом богов, но никогда её не получая…
За что наказали они этих людей, вина которых, может быть, состоит в том, что доверчивы?…
Громкими возгласами собравшиеся на берегу встречали причалившие лодки, наполненные доверху пищей, и их гребцов-спасителей. Перед всем народом и от имени его воевода Умнай сказал о Марко и его сверстниках добрые слова, чем растрогал до слез не только их матерей, но и всех женщин.
Тут же, у воды, при свете факелов поделили еду поровну, и вскоре у каждого семейного огня вкусно запахло мясом и дичью, раздались весёлые голоса и смех. Люди снова возвращались к жизни. И вот нежный девичий голосок уже затянул где-то на окраине песню, её подхватили другие:
Идёт кузнец из кузницы, Несёт кузнец три молота. «Кузнец, кузнец! Ты скуй мне венец, Ты мне венец и золот, и нов. Из остаточков - перстенёк, Из обрезков - булавочку…»Шалуньи! И булавочку тоже просят сковать, чтоб своего милого суженого, когда нужно, уколоть… Вот
Девичья песня так же внезапно, как началась, смолкла. На миг воцарилась тишина, а потом полились звуки пищалок, вырезанных из волчьих костей.
Не спит Марко, переживая похвалу воеводы, да что там Марко - не спится и мальцу, который забоялся мертвенного холода и запросился к маме… А мама его, ещё молодая, красивая, держит на коленях давно уснувшую дочку, прислушивается к девичьим голосам и вспоминает свои моленья, гаданья и песни.
Она не древлянка, а с Ильмень-озера. Полюбила парня с реки Припяти, который приезжал к ним с купеческим обозом, стала его женой и оказалась здесь. Только матушка её, отпуская дочку в дали дальние, на прощанье сказала, плача:
– Да не убоишься ты стрелы, летящей в день!…
И теперь словенка сама того же желает своим детям. То есть не убоятся они стрелы-судьбы, которая может принести человеку и счастье, и невзгоды; тогда в счастье будь мудрым, в беде - не теряй мужества - и оставайся таким и в дне нынешнем, и в дне грядущем.
Широко Ильмень-озеро, словно море! И обожаемо оно словенами ильменскими наравне с прочими божествами. Ему посвящены огромные по берегам леса, куда под страхом смертной казни не отваживается заходить стрелок или птицелов, и рыбак без дозволения жрецов не дерзает ловить рыбу. И саму воду могут черпать из озера только береговые жители, но при этом они должны быть убраны, как на праздник, в дорогие цветные одежды. И, как правило, черпают воду молодые девы, и делают они это с благоговением и глубоким молчанием. Сии красные молодицы верят, что священные леса преисполнены духами, которые всякое громкое слово, как знак неуважения к божеству, донесут блюстителям веры, а кроткие вздохи любви передадут и нашепчут в уши возлюбленных их.
В жертву озеру приносится предпочтительно чёрный тучный вол. Но кумирен для возжигания в честь озера словене ильменские не возводят, жертву топят, а священнодействия производят обыкновенно весною, когда воды, разрушив зимние оковы свои, являют себя в полном величии.
Народ падает ниц. Моления начинаются.
Потом люди с пением погружаются в воду. Ярые ревнители веры в жару своего усердия добровольно топятся в священном озере.
Поэтому жестокость старейшины племени Ратибора, якобы необоснованно проявленная к князю и его гридням, как считали некоторые из древлян, на словенку не произвела никакого впечатления. Она считает это в порядке вещей - за осквернение лесов, полей, рек и озёр каждый виновный должен поплатиться своей головой…
А сынишка, погруженный в мысли о мертвецах, сваленных под буреломом, спрашивает маму:
– Правда, мама, если человека не похоронить как следует, то он будет бродить по ночам, и кто ему первый попадётся, из того он напьётся крови?
– Не совсем так, сыночек. Бродят только упыри, если их после смерти закопать в землю. Поэтому покойника-упыря прокалывают осиновым колом и сжигают в деревянном срубе. А когда, к примеру, умирает ведьма, то её жарят на костре, сложенном из кустов тёрна, чтобы душа её не улетела, а запуталась в острых колючках…